Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Когда тронулись в путь, Юрукта пустил своего коня рядом с конем Ивашки и первым начал разговор, то и дело заглядывая собеседнику в строгое, гордое лицо.

— Мне известно, что ты киргиз. Как же вышло, что ты против Киргизской земли, против своего народа? В твоих сорока жилах течет горячая кровь предков, разве она не сказала тебе, о чьей судьбе должен печалиться ты? Или совсем позабыл родивших тебя отца и мать?

— Я их не помнил никогда. В аманаты русские взяли меня ребенком.

— Они сделали тебя сиротой, — сдерживая рвущегося вперед коня, сказал Юрукта.

— Сиротой меня сделала война. Зачем киргизы изменили Москве? Номча признал себя холопом Белого царя, почему он нарушил клятву, почему его сын Ишей пошел набегом на Красный Яр? — глухо прозвучал голос Ивашки.

— Как живется тебе у русских? — спросил Юрукта.

Ивашко не ответил. Он хлестко ударил коня плетью и поскакал вдогонку за Итполой и Шандой. Ему не понравилась странная манера Юрукты разговаривать с ним как с несмышленым мальчишкой. Пусть он много старше Ивашки, пусть его борода уже серебрится, но он не поп, чтобы исповедовать в грехах, и не воевода, чтобы вести сыск.

Юрукта тоже послал коня размашистой рысью, и они снова поравнялись. Под Юруктой был серый жеребец скаковой ногайской породы с редкой гривой и всегда оскаленными зубами — такой никого не подпустит к косяку, загрызет насмерть. Бежал жеребец легко, словно под его кремневыми копытами была твердая, укатанная дорога.

— Не сердись на меня, — сказал Юрукта после продолжительного молчания. — Подражая — научишься, упрешься — не поумнеешь. Может быть, мне есть расчет прикочевать сюда по примеру Шанды?

— Киргизы побьют Алтын-царя, если объединятся с русскими! — не повернув головы, произнес Ивашко.

— Но воевода поставил условие платить ясак государю. Мы не можем согласиться с этим, — тихо и виновато сказал Юрукта.

— Вы больше теряете. Разве шкурки соболя сравнятся в цене с тем скотом, который угоняет у вас Алтын-хан?

— Доброму коню найдется много хозяев, — негромко произнес Юрукта. — Если киргизы захотят, их примет к себе и Алтын-хан, и джунгары.

Он поправил кривую саблю, висевшую на боку, выпрямился в седле, словно сбросил с плеч непосильную ношу:

— Если киргизы сядут на пашню, у них не будет воинов, способных владеть копьем и пищалью.

Кони вошли в синий, косо расчерченный тенями лес. На тропке стало тесно, цепочка всадников растянулась, и разговор между Ивашкой и Юруктой угас. И только когда Курта спрыгнул с коня и пошел, сопровождаемый князцами, в глубь тайги, Юрукта положил тяжелую руку на Ивашкино широкое плечо:

— Не торопись. Мы успеем к медведю… Я не спорю, Алтын-хан беспощаден, он никогда не станет другом киргизов. Но и воевода Герасим берет у киргизских князцов все, что ему приглянется.

Тропка вилась вокруг кряжистых елей, словно обнимая их, и терялась где-то в глухой, укрытой мхом и сугробами пади. В тайге было сумрачно и жутко.

В своем воображении Ивашко уже рисовал предстоящую охоту на медведя. Разбудят матерого зверя в берлоге, обиженный людьми хозяин тайги разъярится, зарычит и кинется на охотников. Здесь-то и нужна крепкая выдержка: поторопишься или чуть промешкаешь с выстрелом, или опоздаешь выхватить нож, или — того хуже — дашь деру от берлоги — и все пропало. Так рассказывали старые люди, не один раз ходившие на медведя.

Берлога была под кряжистой, в два обхвата, лиственницей. Неопытные таежники могли принять ее за обыкновенный холмик, а то и за кучу хвороста. И берлога, и вход в нее были забиты снегом, лишь маленькая отдушина, оправленная ледком, чернела под узловатыми, оголившимися корнями дерева. Когда Ивашко и Юрукта подошли к логову зверя, Курта топором осторожно расширил вход в берлогу и попросил Шанду держать копье наизготовку — чего доброго, медведь может до поры проснуться и броситься наружу. С другой стороны от входа с обнаженной саблей стоял Итпола.

Курта принялся рубить еловые жерди, и гулкий стук топора приводил охотников в смятение. Не сводя настороженных глаз с берлоги, они ждали, что вот-вот из провала покажется страшная голова потревоженного зверя. Курта волоком подтащил жерди к берлоге и показал Ивашке на свою пищаль, висевшую на суку лиственницы:

— Возьми. Медведь-батюшка сердитый.

Жерди завели толстыми, застроганными концами в берлогу так, что они закрыли зверю выход, а тонкие концы Курта накрепко привязал арканами к двум деревьям. Теперь медведь что в клетке — нет ему пути на волю.