Нэнси Митфорд: Любовь в холодном климате

Короче говоря, они были счастливы вместе и прекрасно друг друга дополняли. Единственная досада преследовала их из года в год в семейной жизни: они не имели детей. Лорд Монтдор желал иметь наследника, и вообще хотел иметь детей по более сентиментальным причинам. Леди Монтдор горевала страстно. Мало того, что она так же хотела дать мужу наследника, она не могла перенести неудачи в любой сфере жизни и, кроме того, была лишена объекта, на который могла перенести остаток энергии, не поглощенный общественной деятельностью и карьерой мужа.

Они были женаты почти двадцать лет и оставили всякую надежду на рождение ребенка, когда леди Монтдор стала чувствовать себя хуже обычного. Она ничего не замечала, придерживаясь своего обычного образа жизни, и только за два месяца до рождения ребенка поняла, что беременна. Она была достаточно умна, чтобы избежать насмешек, возможных в такой ситуации, и сделала вид, что хранила тайну специально, чтобы потом посмеяться со всеми вместе. «Разве это не феноменально? Я все узнала от дяди Дэви Уорбека. Он много лет то ли страдал, то ли наслаждался, выискивая свои болезни в медицинском словаре, и прекрасно разбирается в симптомах…». Тот факт, что родившийся ребенок оказался девочкой, никогда, казалось, не тревожил супругов. Леди Монтдор не было еще сорока, когда родилась Полли, и они поначалу надеялись, что она не останется их единственным ребенком. Но к тому времени, когда они поняли, что больше детей не будет, они так полюбили Полли, что сама мысль, будто на ее месте мог оказаться совсем другой ребенок, мальчик, казалась им абсурдной. Естественно, они хотели бы иметь мальчика, но только не взамен Полли. Она была их сокровищем, центром их вселенной.

Полли Хэмптон была красавицей, и эта красота была настолько выдающейся, что затмевала все прочие ее характеристики. Она была одной из тех женщин, чья красота воспринималась, как душевное качество, не зависящее от одежды, возраста, здоровья и каких-либо обстоятельств. Когда она болела или уставала, то просто становилась бледнее и прозрачнее, но никогда не желтела, не увядала и не усыхала. Она была красива от рождения, а не только в то время, когда я ее узнала, и красота ее постоянно совершенствовалась. Внешность Полли и положение ее семьи являются основополагающими факторами описываемых мной событий. Но если Хэмптонов можно изучить по историческим хроникам, то за сведениями о Полли придется обратиться к Леонарду или Дороти Уайлдинг. Корсеты, отвратительные шляпы, вынужденные позы на фотографиях не способны скрыть неизменного совершенства ее лица и фигуры. В конце концов, ее прелесть не зависела от подверженной распаду и тлению смертной плоти с ее голубыми тенями на белоснежной коже, золотыми прядями волос, обрамляющими ровный и высокий лоб, она была воплощена в движениях, улыбке, в милом смехе. Ее взгляд был подобен сапфировой вспышке самых синих глаз, какие я когда-либо видела, и я никогда не уставала с любопытством наблюдать, какое впечатление она производит на человека, поймавшего этот взгляд.

Неудивительно, что ее родители обожали ее. Даже леди Монтдор, которая, безусловна, стала бы самой ужасной матерью для некрасивой девочки или эксцентричного и своенравного мальчика, без малейших затруднений прониклась глубочайшей любовью к своему прекрасному ребенку, который настолько полно удовлетворил ее амбиции и в будущем был способен увенчать их в буквальном смысле. Конечно, Полли была предназначена исключительно для брака — разве леди Монтдор не мечтала о самых блестящих перспективах, когда дала своей дочери имя Леопольдина? Разве оно не было поистине королевским, разве в нем нельзя было различить смутного созвучия с именами Кобургов, разве оно не могло в один прекрасный день оказаться таким уместным? Неужели она не мечтала услышать у алтаря под сводами аббатства голос архиепископа, говорящий: «Я, Альберт Эдвард Кристиан Джордж Эндрю Патрик Дэвид беру тебя, Леопольдина…»? Была ли эта мечта несбыточной? С другой стороны, никакое другое имя не может быть более английским, здоровым и неприхотливым, чем Полли.

Нас с моей двоюродной сестрой Линдой Радлетт с самого раннего детства приглашали к Хэмптонам, потому что лорд и леди Монтдор, как это часто случается с родителями, весьма беспокоились по поводу возможного одиночества их дочери. Я знаю, что моя приемная мать, тетя Эмили, испытывала такие же чувства по отношению ко мне и потому делала все возможное, чтобы не оставлять меня в покое в дни праздников и каникул. Хэмптон-парк находился недалеко от дома Линды, Алконли, и они с Полли, будучи более или менее ровесницами, казалось, обречены были стать лучшими подругами. Однако, по некоторым причинам сближения не произошло, и леди Монтдор, которая в общем симпатизировала Линде, признала ее общество «непригодным». Я и сейчас могу представить Линду в большой столовой Хэмптон-парка (той самой столовой, которая в свое время так напугала меня, что ее запах, состоящий из сложного букета ароматов изысканного вина, дорогих сигар и утонченных женщин, до сих пор действует на меня, как запах крови на животное), я слышу ее громкий, по-Рэдлеттовски певучий голос: «А у тебя есть глисты, Полли? Ты не представляешь, сколько мы из-за них перенервничали. Наконец благословенные небеса послали нам доктора Симпсона. Он пришел и вывел их. Так что теперь доктор Симпсон — любовь всей моей жизни, очень его вам рекомендую». Это было слишком для леди Монтдор, и Линду никогда более не приглашали в Хэмптон-парк. Но меня как минимум раз в неделю и почти на каждые праздники отправляли туда как на работу, не спрашивая, хочу я этого или нет.