Омар Кабесас - Горы высокие...

— Не успеешь дотемна, — сказали дед с бабкой, — ну да бери. Вот тут тебе что под себя подостлать, а вот уздечка.

Часов пять вечера было уже, темнело. В четыре работу все заканчивают — и домой. А тем более небезопасно было тогда, после расправ тридцать второго года. Отправился я, чудак, на речку. За кофейные деревья в туман опускалось солнце. Холод до костей пробирал. На безлюдной дорожке у реки любого куста пугаешься. А тут вижу — девица на камне. И чем ближе подъезжаю, тем лучше различаю, что не просто девица, а красавица. Волосы длинные, платье на ней цветастое, но довольно грязное. «Интересно, кто ее оставил одну?» — подумалось мне. А когда я подъехал и спросил, чем могу помочь, то успел заметить, что груди у нее подрагивают. И ясно мне стало, что без лифчика она. При каждом ударе сердца на платье у нее появлялась волнистая складочка вроде тех, которые на дюнах с мелким песочком или в лужах под лунным светом увидеть можно. Ну как тут не разволноваться вконец?! Бедра у нее словно кувшин с холодной водой. На щеках ямочки, хоть шарики в них закатывай. Взгляд мягкий, бархатистый, а глаза горят, как у змеи. Уставился я на нее, рассматриваю глаза, бедра. Ямочки у нее со щек не сходят — все улыбается она и улыбается.

Сами понимаете, не повстречай я ее, разве мог бы такое придумать?

Ну, значит, говорю я ей:

— Почему на камне сидите? Он, должно быть, горячий, можно и обжечься.

А она мне:

— А вот и нет, этот камень прохладный, сидеть на нем хорошо. Плохо только, что одна я здесь.

Тогда я ей и говорю:

— Если я по вашему желанию могу что-нибудь полезное для вас сделать, стало быть, вы не будете в одиночестве.

Признаюсь откровенно, я весь пятнами пошел. Куда и осторожность делась, когда она пожаловалась, что одна сидит?! Да и как мне было голову не потерять, молодой был, ретивый, как жеребенок.

— Я, любовь моя, так говорю для твоего же блага. — Только вспомню, так волосы дыбом и встают.

Начинаю улещать незнакомку и совсем внимания не обращаю на то, что сумерки сгущаются, темнота окутывает притихшую кофейную плантацию.

Спрашиваю:

— Что же вы делаете одна-одинешенька в этих местах?

А девушка отвечает мне, что не одна она здесь. Огляделся я вокруг, никого поблизости не оказалось. А она говорит:

— Вы же со мной.

Сердце у меня еще чаще забилось.

— Значит, мы здесь совсем одни?

— Ну да, — отвечает она.

Тут я решил взять быка за рога. Говорю ей:

— Если со мной на речку за чернобыльником поедете, потом куда захотите доставлю. — Но голос у меня дрожал от волнения, внутри будто все оборвалось. Сердце было готово из груди выскочить только от одного вида ее талии. — Ну так садитесь, — говорю.

Помог я ей подняться, усадил впереди себя и, крепко прижав, чтобы не свалилась, говорю:

— Не беспокойтесь, я вас крепко держать буду, чтобы не упали на скаку. — А никто скакать и не собирался. Это я так просто сказал, схитрил, чтобы попользоваться случаем.

— Я поеду с вами, а потом кое-что скажу, — прошептала она.

— Не беспокойтесь, довезу, куда только душа ваша пожелает. Все сделаю, что ни прикажете.

Даже про болезнь Марии Пии забыл. А самое плохое, что начал врать я ей, чтобы она ревновать не стала. Зеленый еще был.

— Чернобыльник для соседки моей. У нее живот вдруг схватило.

Может, потому что молодой был, вот хвост и распушил. Мне показалось, что на всем белом свете я единственный создан для этой женщины. А еще хуже было то, что она мне все о цветах, вдоль дороги растущих, да о всякой рыбной мелюзге в реке начала рассказывать.

Я и спрашиваю тогда ее:

— А пепески вам нравятся?

— Нет, не нравятся, — отвечает она.

— Тогда почему же вы говорите, что вы оломинок любите?

— Потому что это не одно и то же, — отвечает она.

— Нет, одно и то же, — говорю я. — Только пепески — это сухие оломинки, их едят жареными, а оломинки называются пепесками, когда они живые.

— В том-то и дело, — поясняет она, — что мне нравятся свежие рыбки, живехонькие.

Я тут прямо подпрыгнул. Ну а по дурости сразу-то непонятно, и, значит, говорю я ей дальше:

— Ну и шутница вы! — А сам все крепче и крепче ее к себе прижимаю. И все это с умыслом, а не так просто. Думаю: «Ну вот сейчас-то мне и перепадет».

Когда Хосе впервые рассказывал мне эту историю, я даже поначалу ревновала, но только поначалу.

На самом деле все было не так. Вернулся он до костей продрогший. Мы подумали, что не иначе как с дьяволом повстречался. Весь в болотной тине, мокрый, замерзший. Молчал, как глухонемой, и только прижимал к груди чернобыльник.