Омар Кабесас - Горы высокие...

Так или иначе, решение отправить меня в город было принято. К слову сказать, я привык к обстановке, в которой находился, полюбил людей, поверил в свои силы, многому научился в горах. Внутренний голос говорил мне: «Как же ты бросишь товарищей, оставишь их здесь в грязи и трясине, оставишь в одиночестве?» Но решение принято, и приказ есть приказ. Было это в апреле 1975 года.

В город я отправился вместе с Хуаном де Дьос Муньосом и Хосе Вальдивиа. Шли мы несколько дней, пока не приблизились к небольшому ранчо. Хуана де Дьос Муньоса я знал раньше: в лагере он был вместе с Эль-Гато, а еще раньше, в 1974 году, он отправлял меня в горы. Прибыв на ранчо, мы подали условный сигнал и, дождавшись ответа, вошли в дом. Комната оказалась небольшой; в ней были маленькая печка, грубо сколоченный столик, гамак, кровать, кухонная плита. Я увидел симпатичного голубоглазого парня в сомбреро. Он выжидательно смотрел на нас, когда мы вошли, а затем, когда Хуан де Дьос Муньос представил меня, сказал: «Очень рад с вами познакомиться», — и протянул мне руку. Потом он стал варить кофе. Завязалась беседа. Парень говорил так, как обычно говорят крестьяне, хотя был очень похож на городского жителя. Мы провели за беседой довольно много времени, говорили о разных вещах. Затем вышли и легли спать в патио в гамаках. На следующий день отправились в путь. Мы спускались в город, и я думал, что скоро увижу своих товарищей, которых очень любил и с которыми мечтал встретиться. Я мечтал о том, что снова увижу город, электрический свет, много-много разноцветных огней, услышу гул машин, радио, смогу смотреть передачи по телевидению, ходить в кино. А горы? Любил или не любил я горы? Мне жалко было расставаться с ними, и в то же время порой я их просто ненавидел. Снова пришли мысли о городе: ну прооперируют меня, а что я буду делать дальше? Меня направят в другой город, снова прикажут подняться в горы, потом снова город, где, может быть, я встречусь с Клаудией. Ну что же, тогда мы нежно обнимемся и будем любить друг друга… Вспомнив о ней, я подумал о женщинах-подпольщицах, с которыми мне хотелось бы встретиться в первую очередь, если Клаудия вдруг перестанет любить меня. Снова всплывал в памяти университет… Кого же теперь там встречу? А если мне снова поручат заниматься студенческим движением? Кто будет участвовать в этом движении?.. Вот об этом и о многом другом я думал, идя в город. «А вдруг убьют меня там? — думал я. — Если меня узнают, то могут и схватить. Но живым взять меня им не удастся!» Наконец мы дошли до Куа, сменили там свою партизанскую одежду на обычную, гражданскую. Нам удалось остановить грузовичок, который вез горожан и крестьян, направлявшихся в близлежащее селение. О чем только я не передумал, пока мы ехали в этой машине! Я был уверен, что мы снова будем устраивать демонстрации с факелами, со свечами. Припомнилась мне одна из демонстраций, во время которой я как-то сказал: «Тот, кто не приходит в ярость, тот «сапо». Этим словом в Никарагуа называли сомосистов. И все люди, заполнившие три квартала, кричали во время демонстрации: «Тот, кто не приходит в ярость, тот «сапо»! Тот, кто не приходит в ярость, тот «сапо»! Тот, кто не приходит в ярость, тот «сапо»!» А ночью ко мне нагрянули гвардейцы… Вот о чем вспоминал я и уже не знал, остался ли я тем человеком, каким был раньше. В душе моей была страшная неуверенность. Мучил и вопрос о том, что решили сделать в отношении меня товарищи в городе. Помню, однажды во время демонстрации я сказал: «Каждому студенту… консервную банку». И сразу же мы развесили в университете плакаты: «Каждому студенту — консервную банку!» Все студенты стали таскать консервные банки из мусорных ящиков в университет, и тогда мы устраивали демонстрацию с банками, и был у нас грузовик, который поднимал клубы пыли, как это обычно бывает летом, когда машины едут по пыльной дороге. Однажды мы ехали на том грузовичке, и, хотя не доехали еще до Леона, я уже чувствовал, что дышу леонской пылью, что она забивает мне нос и уши, проникает в горло, а волосы становятся от пыли какими-то пегими. До Леона оставалось еще километров сто, но воздух по мере приближения к городу делался все суше, раскаленнее, а земля казалась выжженной. Люди в машине покрыли головы платками, а лица у них были все в пыли, примерно так же, как в 1971 году, во время извержения вулкана Сьерра-Негро.

В тот год мы использовали разбушевавшуюся стихию в нашей борьбе против Сомосы. Клубы пыли и пепел сыпались на город Леон. Мы с Эль-Гато покрывали лица платками, как и все жители, и направлялись на центральный рынок, чтобы там разговаривать с людьми. Вокруг нас плыли плетеные корзинки, наполненные овощами, фруктами, зеленью. Люди переговаривались между собой: «Какое варварство… какое варварство! Бог нас наказывает… бог нас наказывает, потому что мы не свергли Сомосу!», «Бог наказывает нас, потому что в стране еще правит Сомоса!», «Это бог нас наказывает, это бог нас наказывает… Пока не сбросим Сомосу, все останется как прежде!». Люди были страшно недовольны, потому что все было покрыто пылью, товар раскупался плохо и всем хотелось излить на кого-нибудь свой гнев и ярость. И тогда все стали говорить: «Эта сволочь приносит нам только несчастья…»