Омар Кабесас - Горы высокие...

«Ты же знаешь, что власти творят. Что они сделали с родными и друзьями! Вот поэтому и надо помнить, что с каждым такое может случиться».

«Да я ничего не говорю…»

«Конечно, всем хочется жить лучше, чувствовать себя спокойнее, не иметь лишних забот. Но это несправедливо. Если не подсолить пищу, все пресным покажется. Так жить не имеет смысла…»

«Я тоже так думаю, хотя и боюсь очень. Но уж если придется кому умирать, так ничего не сделаешь… Вот только не знаем мы, как умирать придется. Как мы родимся, знаем, а как умрем — нет…»

Но не думайте, что мы с Чепе только и говорила что про грустное да печальное. Он мне и истории всякие рассказывал. У него это хорошо получается, совсем как у моей мамы. С шутками да прибаутками, прямо смеяться хотелось.

Больше всего он любил про колдунью вспоминать. Видели бы вы иной раз вечером, как он рассказывает! Все слушают, а кто-то дрожит от страха. Сядет Чепе, бывало, на повозку, закурит самодельную сигару и начинает рассказывать. Особенно он это любил делать в лунные ночи, когда к нам кто-нибудь из друзей заходил. И я тут же с ребятами. Слушать-то я уже не слушаю, а только приглядываю за малышами, чтобы те не очень пугались, обнимаю их, успокаиваю: «Не бойтесь. Такого не бывает. Это все сказки».

А Хосе такой счастливый оттого, что его слушают. Мне больше всего нравилось, когда он в свои побасенки солененького добавлял, как в этой истории с колдуньей. Дело в том, что в нашем селении многие рассказывали, что колдунью видели. Все клянутся чем угодно. Но только у Чепе про нее так красиво получалось. И даже совсем не страшно. Я-то думаю, что все это выдумки.

Ну лучше не думать об этом. На ум все больше неприятности лезут.

Надо за деревяшку подержаться. «И ты тоже подержись», — говорю я Адольфине, Она берется за нее, хотя и не знает зачем.

Несколько дней назад власти заходили к нам, но я не придала этому значения. Они спросили:

— Живет ли здесь Хосе Гуардадо?

Я рассказала об этом Чепе, но не передала ему все, что они говорили, чтобы его не беспокоить. Я им ответила:

— Да, здесь живет, чего еще нужно?

А они мне:

— Тебе какое дело? Не о тебе, а о нем спрашивают. Или ты глухая, не слышишь?

— Ну тогда будьте здоровы. Что он, чужой мне, что ли? Уж и спросить нельзя!

Они обозвали меня старой дурой, добавили: «И как только земля таких держит?»

— На побережье он. Раньше чем через пару недель не вернется. Давно уехал.

— Ну хорошо. Скажи ему, что разыскиваем его, и пускай не лезет куда не надо. Мы кое-что о нем знаем.

На том все и кончилось. А когда Хосе вернулся, я ему рассказала об этом, а он ответил:

— Преступлений я не совершал. Хотят — пусть приходят. Нам от этого ни холодно ни жарко.

А у меня все равно на душе неспокойно было. Так в казалось, что вдруг они снова на пороге появятся и начнут каверзные вопросы задавать. Так уж мы напуганы.

И помню еще, как я им сказала, что пусть меня простят, но у меня дел много, мне вымыться надо, а при них я не могу этого сделать.

А они сказали, что подождут. Тогда я вспылила:

— Где же ждать, когда мне вымыться надо! У нас же тут ванн не водится.

Они засмеялись и сказали:

— Ну что за вредная старуха! Кому охота глядеть на ее мощи?

Наконец им надоело, и они ушли. А просидели больше часа. Вот на этом самом месте, как сегодня.

— Мы еще вернемся, — пообещали они напоследок.

И хватает у них смелости над честным народом измываться! Что они с тобой сделают? Где, в каком месте? Кто тебя опознает, когда будут спрашивать людей?

Кто-то, может, скажет: «Чепе. Это Чепе Гуардадо».

И тогда опять тебя сюда привезут, чуть живого. И перед нами поставят. Что с Адольфиной и с ребятишками будет? Что с Чепе сделают, когда поймут, что я им соврала?

Ничего не случится, говорит мне сердце. Никто из здешних не скажет: «Это Чепе Гуардадо». Никто…

И тогда случится самое страшное. Мы найдем его уснувшим, да так, что он уже не будет чувствовать, как его кусают звери и клюют птицы. Когда человек умирает, он ничего не чувствует.

Вот лежит он на поваленной сосне, будто отдыхает, спит. Даже муравьи его не трогают. Я спокойно осмотрю его, потому что уже готова увидеть его навсегда уснувшим.

Его вечный сон — мой кошмар. А плакать не буду, потому что он останется моей надеждой. Я услышу его голос оттуда. Бог — это сознание. А сознание — это мы, бедняки, те, которые сейчас всеми забыты.

Потом его унесут в горы.

Друзья будут искать его по стаям черных стервятников, которые медленно кружат над ним, поглядывая с высоты зоркими глазами, будто желая захватить в клювы.