Ференц Каринти - Будапештская весна

— Не изволите ли закурить? — предложил Турновский, протягивая им свой фамильный серебряный портсигар. — Все очень просто. Узнав, что Кохи укатили на Запад, я сказал жене: «Собирай, милая, вещички, переезжаем в Пешт. Квартира эта послана нам самим господом богом». Что же касается замков, то к каждому из них нужен подход. Аккуратный, тонкий, к каждому свой. Отвертка, зубильце, напильник… — Инженер сопровождал свои слова негромким писклявым смехом, один за другим вытаскивая из кармана шубы инструменты, которые называл. — Что делать, сынок, такая уж у меня привычка, теперь я всегда держу при себе всякие полезные вещицы…

Тивадар Турновский приходился Элемеру Пинтеру не то двоюродным, не то троюродным братом — Золтан точно не знал. Он возглавлял патентное бюро, унаследованное от тестя, покойного Ене Гольдмана. Увидев парней, Турновский сразу смекнул, что двое солдат в квартире сделают его жизнь намного безопаснее. К тому же он подумал, что теперь уже не ему придется носить из подвала и колоть дрова для печки.

Дверь в соседнюю комнату была завешена персидским ковром, чтобы леденящий ветер не выдувал тепло. Ковер заколыхался, и в комнату в бархатном, цвета морской волны, длинном халате, в отделанных мехом домашних туфлях на высоком каблуке, накрашенная, с раскинутыми по плечам волосами вошла Турновскине.

Она явилась перед солдатами, точно хозяйка волшебного замка. Золтан невольно встал, а следом за ним — и Гажо. Жене Турновского было далеко за сорок, и в ее темных волосах уже искрились серебристые пряди, но зеленовато-желтые, неестественно большие глаза, гладкое смугло-коричневое лицо еще привлекали внимание, и в утреннем полумраке комнаты она могла показаться даже красивой. Она не шла, а важно шествовала к ним, горделиво неся свое налитое, упругое тело никогда не рожавшей женщины, шла, громко шурша подобранным к цвету ее глаз тяжелым бархатным халатом, в разрезе которого то и дело сверкала обнаженная нога. Здороваясь, она на миг задержала свою руку в широкой ладони Золтана, а потом плавно подала ее Гажо, бросив любопытный взгляд на незнакомого солдата. Комната мгновенно наполнилась терпким ароматом ее духов. Гажо крепко пожал расслабленную ладошку женщины, и Турновскине из-под полуопущенных век, полуобернувшись, через плечо, вновь удивленно на него взглянула.

— Золтанчик! — воскликнула она, взяв Пинтера за руку и увлекая всех в натопленную комнату. — Вы тоже солдат? Не обращайте внимания, я знаю, здесь беспорядок. Ой, вы случайно не захватили парочку пластинок поинтереснее?

— Ах черт, как это я вдруг забыл?! А ведь столько об этом говорили, верно, Гажо? — Золтан, утрированно сокрушаясь, покачал головой, но женщина, по-видимому, даже не заметила издевки.

— Здесь есть патефон, но только одна приличная пластинка — прелюдия «До диез минор», а вы же знаете, Золика, что я не выношу Рахманинова! Чересчур слащав! Ужасный вкус у этих Кохов! Одни неаполитанские серенады да венгерские народные песни! Но мы потом сыграем с вами в четыре руки, правда? А друг ваш не играет на рояле? Может, на скрипке? Можно было бы устроить небольшой домашний концерт…

— Я играю на трубе, — заметил Гажо.

Женщину эту Золтан вообще-то почти не знал. Родственных контактов Турновский не поддерживал и заходил к ним только по делу, причем всегда без жены. Но родственники все-таки были в курсе их жизни, хотя женщины из их семьи тоже не стремились к дружбе с дочерью какого-то Гольдмана. У Пинтеров они ужинали лишь однажды, года полтора назад, вскоре после высадки союзников в Сицилии. Это событие сильно занимало тогда директора школы. Он вдруг проникся желанием поближе познакомиться с Турновскими, особенно после того как окольными путями до него дошло известие, что супруга инженера считала их антисемитами.

Золтану, который терпеть не мог семейных ужинов, увернуться на сей раз не удалось. Отец настоял на его присутствии, чтобы Турновские не подумали, будто молодой студент одурманен оголтелой расовой пропагандой и не желает сидеть с ними за одним столом. Впрочем, вечер прошел весьма приятно. Золтан объяснял супруге Турновского, как наука, сравнивая названия животных и растений на разных языках, установила, что родина угро-финнов находится на далеких берегах Волги. Женщина, которую больше, чем сам предмет разговора, захватил юношеский энтузиазм Золтана, оказалась прекрасной собеседницей. Потом они слушали пластинки. Теперь Золтан, обладавший исключительно цепкой памятью, в одинаковой мере хранившей и важное, и второстепенное, безошибочно воспроизвел в уме реплику, брошенную тогда Турновскине. Она сказала о Рахманинове абсолютно то же самое, что и сегодня.