Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

Тогда мы с Верниковым уже вдвоем поехали к нему домой, на ЖБИ (много лет спустя я переехал жить в соседний дом, но в тот раз я двигался на ЖБИ впервые). Верников пытался остановить машину, но мы были слишком пьяны и машины это чувствовали. Сначала Верников просто орал им вслед разные лексемы, а потом запустил в одну из них портфелем типа «дипломат». Портфель раскрылся, по ночному проспекту Ленина разлетелись мелкие предметы. По прошествии многих лет я не помню, что это были за предметы, но помню, что собирать их с проспекта пришлось мне, поскольку Верников, швырнув дипломат, тут же привалился к ближайшему придорожному тополю и уснул. Как я его разбудил, я тоже не очень помню. Следующее воспоминание такое: на ЖБИ нам открывает дверь верниковская мама, а Саша ей говорит: «Это Слава Курицын, он в «Литературной газете» печатается…»

Пора переходить к каким-то выводам, ибо мои очерки предполагают не просто рассказывание историй, но и психологическое концептуализирование, однако, из этой точки рассказа сами собой расходятся две тропинки, которых я не могу миновать.

Во-первых, я описывал эту историю в повести «Холодное лето 89-го», напечатанной в сборнике «Нехорошая квартира». Повесть получила свое название от акции Верникова, имевшей быть именно летом 89-го. В тусовке был очередной запой по поводу приезда поэта Еременко, на улице стояла ужасающая жара, на касимовском балконе выпивалось за день по три ящика пива (не считая других напитков), а так как пиво тогда покупали с изрядной наценкой у Батона напротив библиотеки Белинского, то и к жаре все относились очень негативно. «Гораздо было бы удобнее, — рассуждал Копылов, опрокидывая в себя «Жигулевское», — чтобы на улице шел дождь и мы пили бы не пиво, а водку. Я уже ссать устал, седьмой раз сегодня иду…»

Деятельный же Верников не мог остановиться на «если бы и кабы». Он взял коробку от настольной игры «Хоккей», написал на ней зубной пастой текст «Холодное лето 89-го», нарядился в зимние одежды (за давностью лет я уже не помню, в какие именно, точно присутствовали валенки и шапка-ушанка) и в тридцатиградусную жару пошел с Сиреневого бульвара (так называлась его улица на ЖБИ) пешком до квартиры Касимова. Заклинание увенчалось успехом: на следующий день температура стала почти минусовой. В Свердловске бывают эдакие перепады — градусов в двадцать за сутки.

Во-вторых, тема ночевки у Верникова. Или в тот раз, или в какой-то другой я проснулся утром у Верникова в состоянии сильного похмелья (теперь я вспоминаю о способности входить в такие состояния и переживать их с нескрываемым ужасом: при виде бутылки водки мое лицо покрывается аллергическими пятнами). Комната, где я проснулся, была незнакомой, но обстановка в ней — вполне мирной. Я машинально включил телевизор и обнаружил там мужика, который, не говоря ни слова, выделывал руками какие-то сложные кренделя, словно показывая миллионам телезрителей козу, овцу и медведя одновременно. Потом я узнал, что это гипнотизер Алан Чумак, заряжающий воздух в комнате, где включен телевизор, всяческими позитивными энергиями. Но в тот момент я почему-то не подумал: «А, это гипнотизер Алан Чумак». Я подумал, что выпил накануне определенно лишнего и стал крутить ручку громкости. Ан нет: мужик продолжал безобразно кривляться, но голоса не подавал. Я выглянул в недра квартиры, обнаружил там Верникова, воззвал к нему и мы стали изучать кувыркающегося мужика уже вдвоем. Помню, мы очень тогда обеспокоились.

Да, но очерк не только о нравоучительных историях, связанных с личностью Верникова. Очерк о самом Верникове, о его поведении, о его — как часто говорят многочисленные верниковские недоброжелатели — выходках. Какие я помню выходки? У дома культуры автомобилистов, любимое место отдыха свердловской интеллигенции, превращенное ныне стараниями прогрессивной общественности в культовое учреждение, Верников вдруг упал на четвереньки и стал лакать из лужи грязную воду. Одно время это было его любимым жестом: упасть и припасть. На касимовской кухне он однажды припал к мисочке с кошачьей едой и згрыз (почему-то так захотелось написать это слово: згрыз ) все пребывавшие там кости. Когда Козлов стал кришнаитом, Верников набросился на него, повалил его на пол, сорвал с козловской шеи гипсовую кришнаитскую прибамбасину и тут же ее проглотил.

Однажды я сидел у него на кухне — тоже на ЖБИ, но в другой квартире, на улице Сыромолотова, на которой и я к тому времени жил — мы говорили о чем-то типа судеб русской литературы. Верников ходил по кухне с пустой кружечкой, потом, не прерывая хождения и разговора, вытащил из штанов мужской половой орган, написал полкружки, выпил мочу, вымыл кружку — не прекращая разговора о судьбах русской литературы.