Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Ведь тебе страшно среди этого сумасшедшего семейства?

Урматеку не ответил. Прикрыв глаза, он не шевелился, впившись пальцами в шерстяное покрывало. Катушка почувствовала, что настала подходящая минута, когда и она может унизить его высокомерие. Взглянув еще раз на него, Журубица звонко и почти радостно проговорила:

— А я, как видишь, от него избавилась!

И она взмахнула руками, словно хотела захватить своими широкими рукавами как можно больше воздуха. Урматеку, совершенно разбитый, изнемогший от страхов и бессонницы, никак не мог прийти в себя. Не раз бывало, что силы покидали его во время борьбы. Но всегда перед ним стоял человек, которого необходимо было убрать с дороги, и Урматеку, собравшись с духом, одолевал его. А сейчас не было ни людей, ни дел, только неожиданные ужасные события, которые плотно обступали его. «Только женщины и умеют выпутываться из таких переделок!» — думал он. Поняв, что Журубица ни в чем ему не посочувствует и он останется один среди всех этих напастей, Янку неожиданно сам для себя сделал то, что, по слухам, делают все добрые люди: мысленно он попросил прощения у Дородана, у Мицы — за Катушку, у Катушки — за Паулину и Пэуну, и поскольку всех остальных, у кого следовало бы попросить прощения, он не помнил, то поднял глаза вверх, где должны были находиться все, кто прощал его. Пытаясь молиться, чего он совершенно не умел делать, Янку молил сразу о многом. Привычный деловой размах давал себя знать и тут: все напасти, все несчастья громоздил он в одной молитве. Не успел он заложить землю, как тут же это страшное несчастье с шурином. Урматеку не чаял, чтобы оба дела сошли гладко. Но если не заладится хоть одно, все равно ему будет плохо. Чувствуя себя бесконечно одиноким, он бы очень хотел, чтобы Катушка приласкала его. Желая найти у нее укрытие, он вместе с тем жаждал мести, особенно за ее последние слова. Он хотел, чтобы она была рядом с ним, как бы взяв на свои плечи часть его напастей. Поэтому он принялся блуждать по дому, преследуя Журубицу, которая все время ускользала от него. В конце концов он настиг ее в каком-то темном углу и крепко прижал к себе. Журубица, не зная, что и подумать, забилась в объятьях и зашипела в лицо Урматеку:

— Чего ты хочешь? Нашел время! В вашем доме я теперь не нужна, значит, и ты мне больше не нужен!

Урматеку заскрипел зубами. Эта бабенка, которая впервые отважилась сказать ему правду в глаза, оскорбила его. Он как бы очнулся. Страх окончательно еще не прошел, но ярость уже превозмогала страх. Гнев овладел Урматеку. Журубица знала, каким он бывает во гневе, и почитала за лучшее его успокоить. В приступе ярости Янку мог припомнить ей все их прошлое. Но именно теперь, когда Тудорикэ умер, ей было удобнее всего расстаться с этим прошлым. Поскольку ей было бы приятнее видеть Янку в страхе, чем в ярости, Катушка вновь вернула разговор к трагическому событию. С облегчением и торжеством она заявила:

— И меня и тебя вон кто избавил! — и, ткнув пальцем в портрет Григоре, перебежала на другой конец комнаты.

Урматеку застыл, пытаясь вникнуть в смысл столь неожиданно и дерзко прозвучавших слов.

— Подлая! — рявкнул он в конце концов.

Но тут же умолк, словно пытаясь что-то уловить в наступившей тишине. Он почувствовал, что слова Журубицы помимо его воли вызывают какой-то отклик, несут в себе утешение. Урматеку никак не думал, что оно придет к нему в таком виде. Катушка, заметив, что он успокаивается, поспешила добавить:

— Если немножко рассудить, все покажется не таким уж страшным!

Урматеку не ответил. Тогда Журубица пояснила:

— Все, что случилось, тебя не касается, значит, и бояться нечего. Вот Мице куда хуже, ведь оба они ее единокровные. А для тебя и для меня это только облегчение!

Журубица выждала, как отзовется на это Янку. Тот стоял молча и слушал.

Катушка продолжала, стараясь быть как можно убедительней:

— Нужны тебе были эти кандалы именно теперь, когда все плывет тебе в руки и ты богатеешь с каждым днем? Не завтра-послезавтра станешь большим человеком! Так оно и лучше, что ты избавился от них. И надо же, все сотворила сама судьба и этот безумец. А мы в чем виноваты? Ты тут при чем? Скажи «аминь» и радуйся, ведь ты же умный человек! Оба погибли: Лефтерикэ от огня, а муж мой, — прости его господи, такого мужа! — от руки своего же отца. Теперь мы оба можем вздохнуть свободно и каждый идти своей дорогой!

Такое Янку даже в голову не приходило. Но ему показалось, что Журубица права. Какое-то тоскливое чувство заставило его ухватиться за эти слова. Ведь и вправду, произошло нечто ужасное! Но для кого? Для «энтих», для родственников его жены! Возможно, что самое большое горе — для кукоаны Мицы. А с ним самим стряслось что-нибудь? Покусились на его здоровье или имущество? Случилось что-то непоправимое, чему и деньгами не помочь? Нет! Денежки на пышные похороны он выложит, как бывало и раньше! Закажет для всех траурные платья, заплатит за все, до последней мелочи — и конец всему этому делу! Дочь у него здорова, дом полная чаша; заклад земли уже на мази, барон Барбу доверяет ему по-прежнему, даже Буби смотрит ему в рот, завтра вечером возле Куцит де Арджинт ждет его Пэуна, а кукоана Мица и Катушка верят в его счастливую звезду. Так где же оно, это несчастье? Нет у него никакого несчастья! Янку Урматеку сидел опустив голову. И думал, что Катушка вовсе не глупа. Успокоившись и вновь обретя уверенность, он решительно встал. Все, что он пережил, помогло ему понять, что если и грозит ему опасность, то совсем другая. Он получил хороший урок на будущее, поняв, что впредь не должен раскрываться ни перед кем. Ему было даже неприятно вспоминать, как он молился и просил прощения, словно был на краю гибели, хотя был здоров и отменно силен. Теперь его заботило лишь одно: не уловила ли Журубица, какие у него слабости. Окончательно они еще не расстались, и ему не хотелось, чтобы она знала что-то лишнее. Желая усыпить ее подозрения, он неожиданно заключил ее в свои крепкие объятия и с притворной жадностью стал целовать в затылок. Журубица вздрогнула.