Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Я тоже получу одну только расписку, но у меня есть еще и доверие! — отрезал Янку.

— А как будет дело делаться, храни нас господь? — продолжая сомневаться, пробубнил под нос Иванчиу.

— По закону для всех и по совести между нами! — пояснил Урматеку. — Никто своих денег не потеряет. Если что случится, то в критический момент мы все покроем убытки, осторожно, по-доброму, ну, в чем же барон, бедняга, виноват! Потом мы свое возьмем! Согласен, Иванчиу?

— Конечно согласен! — не удержался Фриц, охваченный доброжелательством. — Когда будем подписывать?

— Браво, немец! Так я о тебе и думал! Но до подписи нужно еще кое-что сделать. Сейчас пойдем составим соглашение, а остальное — завтра, у нотариуса!

Гости один за другим потянулись в кабинет. Фриц и Швайкерт освещали себе дорогу свечами, взятыми со стола. Урматеку захватил с собой два ведерка со льдом и бутылками, старик Лефтер и Иванчиу, держась друг за друга, неверными ногами нащупывали дорогу в темноте.

При зажженной лампе совет продолжался почти до полуночи. Обсудили черновик соглашения, проверили документы на владение, поводили по плану, извлеченному из бумаг, пальцами, потом договорились о процентах и сроках платежей. Когда покончили со всеми делами, у каждого было ощущение, что он что-то приобрел. Перед тем как расстаться, Урматеку, их общий добрый гений, препоручил у ворот каждого заботе другого, подсаживая в коляску Фрица и определяя очередность: где кого высадить возле дома, согласно возрасту и расстоянию. А для того, чтобы Швайкерт не уехал с тяжелым сердцем, он, хлопнув его по плечу, прошептал:

— Ничего, Ликэ! У нас с тобой вдвоем особые счеты!

Урматеку не спалось. Он все еще переживал минувшее событие. Медленно он возвратился в кабинет, где, словно чудо, появилась кукоана Мица. Она смахнула пепел от папирос, расставила по местам стулья, навела порядок и теперь спокойно с завидной ловкостью, приобретенной многолетними упражнениями, набивала ему папиросы. Хотя Янку и был заядлым курильщиком, однако, неловкий во всем, он и цигарки никогда себе свернуть не мог. Поэтому в их доме вечером перед молитвой это была последняя обязанность кукоаны Мицы. Вечер был теплый. Казалось, что во всем доме только широко распахнутые окна и имеют какой-то смысл: ночь и ее простор были куда более необходимы, чем кирпичные преграды стен. По дому блуждали ленивые сквозняки, приносившие из других комнат аромат гиацинтов, смешанный с застоявшимся запахом табака. Урматеку испытывал те же чувства, с какими все остальные отправились по домам, — радость и озабоченность. Он дерзал вторгнуться в предел, совершенно ему неведомый. Он чувствовал: вся жизнь его — непрерывный подъем, дерзкие вторжения в новые, поначалу неведомые области, в которых он постепенно осматривается и укрепляется. Однако ему казалось, что на этот раз он шагнул слишком далеко. Он ощущал себя одиноким среди пустыни, где каждый миг ему может грозить опасность. Ему было не совсем по себе. Его тревожило грядущее. Все, что происходило с ним до сих пор, вытекало из того, что он делал повседневно. Потому-то он и был так уверен в себе. Но теперь и его мысль, и затеянное дело представлялись уходящими куда-то вдаль, за горизонт. И касалось это не только его самого, но и всего семейства, особенно его дочери, ее жизни. Порожденные страхом сомнения и неуверенность не позволяли ему вкусить радость полностью. Ему бы хотелось сразу увидеть все вплоть до мельчайших подробностей, не только то, что будет завтра в нотариальной конторе, а все, что произойдет много месяцев спустя, все, что, как предполагал он, должно случиться. Но возможные и непредвиденные события тревожили его.

Хотя кукоана Мица и догадывалась, что у Янку произошло что-то серьезное, она не обмолвилась ни словом, когда супруг вернулся в кабинет. Она питала к нему полное доверие и твердо знала, что он глава семьи. Если Янку чувствовал необходимость что-то ей сказать, он говорил, а она всегда была готова помочь ему, насколько была в силах.

Урматеку, задумавшись, сел на диван. Оказавшись рядом с кукоаной Мицей, он провел ладонью по ее лбу и погладил по волосам. Жена, не привыкшая к таким ласкам, втянула голову в плечи, словно ожидая удара, однако улыбнулась и признательно посмотрела на мужа.

— Как думаешь, Мица, выгорит у меня или не выгорит? Уж очень путаное дело-то, — спросил муж немного погодя.

— Если за него взялся ты, Янку, то выгорит! — просто ответила жена.