Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Ты сам, Янку, реши, какое будет лучше! Получи деньги и отдай мальчику, пусть приступает к делу! — ответил барон и, подумав немного, спросил: — Хорош мальчик, что скажешь?

— Хорош, ваша светлость.

Обращение это — «ваша светлость» — Урматеку употребил, глубоко все продумав. Уверенный в бароне, пользуясь любовью и благоволением старика, Янку чувствовал себя вполне свободно. И обратился к нему, будто неожиданно вдруг вспомнил не слишком что-то важное:

— Я бы попросил вашего соизволения навести порядок среди ваших домов. На берегу реки стоит развалюха, толку от нее никакого. Почему бы ее не сломать и не построить с парадным входом и балконом солидный дом, чтобы сдать доктору или адвокату? Сразу и квартирная плата поднимется. Так что, будем строить?

— Разве в старом доме никто не живет? — спросил барон, давая понять, что и он знает о постояльцах.

— Живут, — подтвердил Урматеку. — Внизу — кузнец. Ему взамен я предложу дом в Оборе. А наверху — Дородан, — последнее имя Янку произнес отчетливо, подчеркивая, что и о нем он успел подумать.

— Старый Дородан! — произнес барон, потупив глаза, словно ему было и больно и радостно вновь встретить давнишнего знакомого.

— Нам дороже ремонт и починка стоят, ведь платит один кузнец! — торопливо прибавил Янку.

— Куда же денется старик? — спросил хозяин так же задумчиво.

— Я все продумал! Чего ему делать в городе? Ему нужна добрая пища да уход. В горах ему будет хорошо! Возле ливады в Пьетрошице, которую мы продали, осталось еще одно местечко с домиком. Строение там порядочное, на дубовых столбах. Прикажу там навести порядок, укрепить кое-что. Две сажени дров, корова, в подполе капуста, и картошка — он и не заметит, как зима пройдет. А все это я ему предоставлю! К тому же у него и пенсия есть. Ему с племянницей, которая за ним присматривает, большего и не нужно!

Урматеку умолк, ожидая, каков будет ответ, чтобы сообразить, как вести себя дальше. На этот раз была его очередь чувствовать всю тяжесть молчания. Видя, что никакого ответа не следует, он спустя некоторое время проговорил:

— Ладно! Оставим этот дом! (В голосе слышался холодок.) Если он, прогнив, обвалится и случится несчастье…

— Еще одно несчастье, Янку? — прервал его барон голосом мягким и печальным.

Урматеку не все сумел предусмотреть. Сердце боярина не совсем зачерствело, оно помнило, какие несчастья были в прошлом, и способно было почувствовать, какие беды может принести будущее. Забвение и безразличие были смыты приливом любви к Буби, но и не только к нему. Барон Барбу давно не видел Дородана. Но порой вспоминал о нем, особенно когда ощущал жестокость и волю своего нового управляющего. Теперь же, пребывая в благорастворении души, барону трудно было отмести от себя эту верную тень, с которой было связано прошлое и его самого, и всей семьи. Вместо обычной сонливости он был даже в некотором возбуждении. Доброта, которую питало его великодушие, казалось, заговорила в нем. Урматеку, заметив, как оживился взгляд барона, уловил его состояние и поспешил предложить:

— А что, господин Барбу, если снова призвать на службу Дородана? Я с радостью уступлю ему место, — что делать — устал. Пусть похлопочет о закладной, о фабрике. Он еще в здравом уме и силы у него есть!

Барон испугался. Он представил себе, что все его имение, в управлении которым он ничего не смыслил, пущено на ветер, новый план загублен. Представил, каким несчастьем это будет для Буби, представил всяческие сложности, какие могут свалиться на его голову, и с раздражением и упреком воскликнул:

— Ты с ума сошел, Янку?

— Но если вы не позволяете делать так, как нужно!

— А кто тебе не позволяет?

— Значит, сломаем кузницу и построим новый дом? Ведь я же, видит бог, только ради вас и стараюсь. И знаю одно: в торговом деле доход сердца не имеет! Ведь вроде бы только что вы радовались доходу! Мести со всех сторон в одну кучу, какая бы крошка ни была!

— Пусть будет по-твоему! — быстро согласился барон.

Янку ушел, и старый Барбу поник, сидя в своем кресле. На душе у него скребли кошки.

— Знаешь, Мица, сегодня вечером у нас для «энтих» не будет ни времени, ни места. Предстоит нешуточное дело! Накрой стол в саду — погода хорошая!

Так распорядился Янку, как только вернулся домой. Уже смеркалось. Об обычном отдыхе за бутылкой вина из Дрэгэшень не было и речи! Янку был взвинчен, озабочен. Он выдвигал ящики стола, перекладывал папки, рассматривал планы. После смерти Лефтерикэ он сам наводил порядок у себя в кабинете. Амелика не могла этого делать или не хотела, хотя отец несколько раз убедительно просил ее об этом. Поэтому и приходилось Янку самому вставлять в ручки новые перья, раскладывать стопками бумаги, менять в чернильнице загустевшие от пыли чернила. Он делал все это небрежно, абы как, тяжелый и неловкий, потому как никогда в жизни не занимался никакой ручной работой. Он был человеком острого ума, но руки у него были ленивы и неуклюжи. Хотя ему не перед кем было стыдиться, Янку чувствовал, что все эти мелкие заботы принижают его умственные способности. Не находя себе места в доме, Янку вышел в сад.