Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

– Мама оставила нам наши собственные деньги! – с горящими щеками закричала Лидди. – Она и тетя Шарлотта получили наследство от их родной тетки! За городом у них был дом! Тот, с соловьями! Он со временем перейдет к нам!

– Твоя мать была глупая, и советы ей давали тоже глупцы. Кроме вопроса о моей доле, все остальное было глупо. Ваш любимый дом, о котором ваша мать беспрестанно ворковала, стоит не больше этого кукольного домика. Да, моя дорогая. Это развалина. Отец вашей матери потерял деньги на неудачных инвестициях и довел дом до плачевного состояния. Он был глупец – ах, посмотри на того парня, моряка, с попугаем! Наследство, которое мать оставила вам, зависит от вашего брака. Если вы не вступите в брак до двадцати пяти лет, оно перейдет ко мне.

– Ты надеешься, что мисс Брайант уморит меня раньше? – спросила Лидди дрожащим голосом. – Ты хочешь моей смерти? Мне все понятно.

Отец вытаращил глаза, и Лидди увидела толстую красную прожилку на белке его правого глаза возле слезных желез.

– Дорогая моя, какой вульгарный язык. К чему истерика! Разумеется, нет. – Он вытер лоб платком. – Итак, мы вернемся домой, и ты будешь сидеть в своей комнате до тех пор, пока я не увижу, что тебе можно доверять. Мисс Брайант позаботится о тебе. Она тебя ждет. – Он наклонился вперед, и его лицо оказалось лишь в нескольких дюймах от нее. Ей в ноздри ударили его кислое дыхание и сальный запах его пожелтевших волос. – Ты считаешь ее твоим врагом. Дорогая моя, ты сама себе враг и скоро убедишься в этом.

Теперь Мэри испытывала ужас перед вторниками. Ее окутывал страх, подобно ледяному туману, когда она стучалась в дверь Лидди и гадала, в каком состоянии она увидит свою сестру, какую новую пытку придумала мисс Брайант. Поначалу Лидди должна была сидеть каждый вторник несколько часов на стуле с доской, привязанной к ее рукам; когда Мэри увидела ее, она обессилела и не могла говорить, лишь лежала на узкой койке, уткнувшись лицом в жесткий валик. Изредка из ее груди вырывались рыдания, а руки слишком болели, и она не могла даже пошевелить ими, не то что обнять сестру.

Мисс Брайант придумала для Лидди песенку, как бы в шутку, и теперь Лидди должна была ее петь каждый раз, когда гувернантка или Мэри заходили в комнату, а если она не делала этого, мисс Брайант била ее домашней туфлей или лишала на весь день пищи. А зимой, обещала она, не будет угля для печи. Поэтому когда Мэри входила, сестра встречала ее такой песней:

Она монотонно пела это, опустив голову, некоторые слова застревали у нее в горле, когда Мэри смотрела на нее. Мисс Брайант одобрительно кивала:

– Вот, мы видим, что ты можешь быть хорошей, когда постараешься!

Отец уехал в Париж, где у него были, по его словам, инвестиции, через неделю после того как он привез Лидди от Неда Хорнера. На этот раз он намеревался прожить там месяцев шесть или даже дольше. Перед его отъездом Мэри умоляла отца не оставлять их с мисс Брайант, но за свое заступничество была наказана: ее заперли в комнате без еды на три дня.

– Я должен убедиться, что ты будешь слушать мисс Брайант, а то кто знает, что еще опять взбредет тебе в голову, – сказал ей отец. – Неужели ты не понимаешь, что Лидия плохо на тебя влияет? Неужели ты не видишь, моя дорогая, что она едва не опозорила на всех? Ронсли теперь не прикоснется к ней… да и никто не прикоснется.

– Нед любит ее, отец… – Это был единственный раз, когда Мэри упомянула его имя, и отец пришел в страшную ярость. До этого лета Мэри считала отца строгим, но порядочным. Теперь она разглядела его истинную натуру. Он был ничтожным скрягой.

– Она не выйдет за него. Она ни за кого не выйдет замуж.

На третий день заточения в своей комнате Мэри полуослепла и впала в прострацию от голода и страха, и перед ней всплыла картина, как Лидди и Нед смеялись в саду, как его пальцы положили деревянную фигурку на ее маленькую ладонь, как у сестры порозовели от смущения щеки, с какой страстью глядел на нее Нед. И когда она проснулась, обливаясь потом в холодной комнате, то подумала: это нечестно. Сестра – причина их несчастий.

Но она отбросила такую мысль, потому что уже понимала где-то в своем подсознании, что ей надо держаться за сестру. Отец и мисс Брайант будут пытаться их разлучить или сломить.

Они уже сломали жизнь Пертви, изгнали его из дома накануне отъезда отца из-за какой-то раздутой истории с девицей, которая работала в шляпном ателье на Крэнборн-стрит и чинила летний капор Лидди. Пертви должен был смотреть в отцовском кабинете, как его имя стиралось из Библии. Мисс Брайант выполняла этот акт, а отец лил крокодиловы слезы. Мэри остро чувствовала, что это неправильно, но из всех отвратительных подробностей этого фарса ее больше всего возмущало, что Библия принадлежала маме, а до этого ее отцу. В нее были аккуратно вписаны имена его детей: Элен Александра Миртл, 1850, и Шарлотта Гвендолин Миртл, 1852. Мама сделала то же самое и записала туда ее детей. Мисс Брайант не имела никакого права стирать их имена.