Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

Конечно, Джульет не помнила об этом, как и о многом другом за последние месяцы. Но она кивнула:

– Замечательно. Спасибо тебе за хлопоты.

Онор засмеялась и обняла ее. Джульет поцеловала ее и в который раз ощутила ее гладкую кожу и памятный с детства запах духов.

– Я так рада, что ты здесь. Все вы, – сказала Онор. – Сейчас меня подвезет домой Джордж. Я слишком много выпила и оставлю тут машину.

Джульет открыла французское окно и с удовольствием набрала в легкие свежий вечерний воздух. Послышался шум отъезжавшего автомобиля Джорджа.

На ее столе лежала фотография «Сада утрат и надежд», снятая с высоким разрешением, и бумага от Сэма, подтверждающая сделку с галереей «Тейт». Они ждали ее, когда она вернулась из Лондона. Сэм завез их, но не остался.

«Тейт» покажет картину вместе с «Соловьем» и «Сиреневыми часами». Двадцать пять процентов от всей выручки от почтовых открыток, сувениров и пр. будут направляться в Трест Стеллы Хорнер по художественному образованию. По этому вопросу они свяжутся с тобой отдельно. Я скоро позвоню тебе, с твоего разрешения.

Спасибо.

По ее просьбе картина вернется в дом на один вечер, после чего ее увезут в «Тейт» на открытие выставки. Джульет поставит ее на террасу перед французскими окнами, над многоцветковыми розами и недавно посаженными Онор наперстянками. Она в последний раз посмотрит на картину в ее изначальном, правильном окружении и расстанется с ней навсегда. В конце концов, ведь картина жила рядом с ней все эти годы.

Что сказала бы Грэнди обо всем этом? Отсутствие ее огромной личности казалось особенно заметным сегодня, пусть даже лишь одной Джульет.

Когда она навещала Грэнди в больнице, куда ее увезли с инсультом, арт-терапевт принесла ламинированные репродукции картин и обошла с ними палату, показывая пациентам; те встретили их раздраженно или с полным безразличием.

Джульет приезжала каждый день в Уолбрук и сидела возле бабушки, потея, потому что все еще кормила грудью Би, и ей было жарко в зимней одежде. Сиделки не жаловали Грэнди, это было очевидно, – грузную, тяжелую, ее было трудно ворочать, она слишком много стонала, а с ее лица и изо рта так текло, словно ее слишком долго держали на солнце и она стала таять. Она не давала спать другим пациентам и, казалось, совсем не узнавала Джульет, не замечала ее или глядела мимо.

Арт-терапевт, маленькая, кроткая девушка, моложе Джульет, подошла к койке Грэнди.

– Вот, посмотрите на картины, Стелла! – сказала она задорным тоном. – Посмотрите, хорошо? Вот «Подсолнухи» Ван Гога. Глядите, какой яркий желтый цвет, радостный, правда? Вот Дэвид Хокни, это его родители. Обратите внимание, как изображены руки матери. Старые и узловатые. А вот какая красивая картина. Это Эдвард Хорнер. «Соловей в клетке». Видите заводную птицу у нее в руке? А де… Ой. Что такое?..

Потому что Грэнди заворочалась, издавая дикие, хриплые стоны; на безжизненном лице вращались выпученные глаза.

– Ей понравилась эта картина, – неуверенно сказала арт-терапевт. Джульет с тревогой смотрела на бабушку.

– Ничего, – сказала она. Взяла Грэнди за руку и заглянула ей в глаза, темно-карие, такие же, как у нее. – Грэнди, все в порядке, я здесь.

Но бабушка все еще ворочалась и, кажется, что-то выкрикивала. Джульет повернулась к арт-терапевту, неловко перебиравшей ламинированные репродукции.

– Картина называется «Соловей», – сказала Джульет.

– Да-да, «Соловей в клетке».

Грэнди застонала еще громче. Другие пациенты повернулись к ней, сиделка тоже. «Ааааооооххх, – кричала она. – Ааааооооххх».

– Нет, – сказала Джульет. – Просто «Соловей». Не в клетке.

– Тут написано «Соловей в клетке», – резковато возразила молодая женщина. Она посмотрела на надпись на обороте. – Вот, тут написано. «„Тейт“, Великобритания. Приобретено у миссис Лоры Уитти, урожд. Галвестон, дочери знаменитого арт-дилера Галвестона, который купил эту картину в Королевской Академии и спас художника от бедности. На картине изображена жена художника, Лидия Хорнер». Ой, я помню эту картину. Моя бабушка водила меня в галерею, и я видела ее там. – Она словно в первый раз посмотрела на репродукцию. – Бабушке нравилось лицо Лидии. И ее волосы. Мне тоже.

– Да, все верно, но название все равно не такое, – сказала Джульет и повернулась к бабушке. На нее смотрел темно-карий глаз, подернутый слезами. – Она не в клетке. Она никогда не была в клетке. Понимаете?

Но больше она ничего не стала говорить – какой смысл? Женщине это было не интересно, несмотря на ее добрые намерения. Джульет закрыла глаза, страдая от жары, больничных запахов: антисептика, мочи, чего-то приторно-сладкого и вонючих моющих средств. Когда она открыла глаза, бабушка уже спала, хотя арт-терапевт продолжала: