Владислав Баяц - Хамам «Балкания»

Синан прямо сиял от удовольствия. Он смотрел то на Мехемед-пашу, то на Ферхад-пашу, как будто говоря последнему: «Вот как этот мой ученик здорово отвечает!»

А на самом деле хотел сказать, что все сегодняшнее покоится на предыдущем.

Велячич не стремился стать идеалом. Он просто шел своей дорогой, которая вела его к определенным станциям, на которых он останавливался. На них он отдыхал, оглядывался, а потом продолжал путь. Связующей идеей его пути была утопическая и примененная на практике философия ненасилия Ганди. И в этом Велячич был похож на другого дорогого мне человека, американца Гэри Снайдера. И не случайно. Этот антрополог получил исключительное образование. Один из лучших специалистов по культуре североамериканских аборигенов, по тибетскому и дзен-буддизму, в мире он был наиболее известен как представитель поколения битников и как великолепный поэт. И по праву. Кстати, именно за поэзию он получил Пулитцеровскую премию.

К своему преображению Снайдер готовился в Японии целое десятилетие в одном дзен-буддистском монастыре. Пройдя через жесткую ежедневную дисциплину полной аскезы, он, помимо всех своих официальных дипломов, смог посвятить себя особенной жизни, чтобы воплотить в ней теорию в практику. После возвращения на родину он поселился в Сьерра-Неваде, откуда отправлялся в свои путешествия по Америке, оберегая от посторонних семейную частную жизнь (супруга-японка, дети). Он изучал мифы, Древний Китай и Индию, писал лекции и этнографические эссе. И занимался землей. Природой.

Не знаю, каким образом, но в переписке с Чедомилом Велячичем (точнее, Бикху Нянадживако) мы оба пришли к идее вместе написать книгу о Гэри Снайдере. Наверное, мы одновременно почувствовали потребность осветить этого мультилингвиста со своих сторон. Кто-то из друзей Снайдера (и моих – Гинзберг, Орловски, Майкл Макклур, не помню точно) передал мне нарисованную от руки карту, по которой следовало отыскать его убежище: карта была похожа на те, с помощью которых отыскивают закопанные клады. Жаль, что я не открыл этот клад…

И ничего удивительного. Семидесятые годы были очень бурными и породили огромное количество идей. Но для их осуществления потребовалось бы по меньшей мере три жизни. Однако это опять-таки не означало, что от идей следовало отказаться.

Согласившись с более скромными целями, мы (несколько упрямцев: Д. Албахари, М. Ристович, Б. Джокович и еще кое-кто) в конце семидесятых начали выпускать «Тетради» (не «Книги» – вот вам доказательство отсутствия претензий), в которых мы соединяли всегда готовые к слиянию Дальний Восток с Западом. И наслаждались. Важнейшей, но не столь заметной частью этого дела были наши личные контакты с разными творческими и любознательными людьми во всех уголках мира. А разве может быть что-то более интересное, чем расширять горизонты и делиться ими с другими? Таким образом, я использовал уже существовавшую переписку с профессором Велячичем (по поводу издания в Югославии в то время авангардного эксклюзивного журнала «Хайку») и в 1978 году получил от него текст «Рала-хамие арания» – «Святой лес под черными скалами», который мы вскоре и опубликовали. Мы считали, что обычной публике, не говоря уже о любителях, будет очень важно получить из первых рук сведения об интимной пустыннической жизни людей, полностью отказавшихся от достижений цивилизации. Нянадживако даже среди аскетов тогдашнего Цейлона стал величайшим, поскольку во многих деталях и крайностях зашел дальше всех. Но, что интересно, и его не обошла «болезнь» старения и приближения окончательного угасания человеческой жизни: он начал размышлять о месте своего телесного упокоения. После десятилетий отсутствия в своей стране ему показалось, что Сербия смогла бы войти в шорт-лист. В соответствии с убеждениями он искал место своей смерти, а не место, где его закопают. Смерть была частицей умиротворения, окончательного угасания, нирваны. Он поинтересовался моим мнением, а я, испытывая глубочайшее уважение к нему, не решился ответить сразу. Но он понял меня и в качестве примера назвал некоторые острова на Адриатическом море. Именно этого я и ожидал – он ведь и был островитянином по своему духу (почти все сороковые военные годы он провел на острове Вис). Он полагал, что Млет или Корчула могли стать чем-то вроде продолжения его пребывания в Шри-Ланке. Степень его зависимости от острова и моря подтверждалась тем, что даже на Цейлоне, внутри острова, он сумел найти для себя настоящий островок! Не символический – буквальный. Остров, пусть и окруженный реками, а не морем! Простого удаления ему не хватало. Именно по этой причине я осмелился высказаться по поводу его идеи. И сделал это довольно грубо: я понял его стремление выбрать самые красивые и самые изолированные, прекрасно сохранившиеся и малонаселенные острова, равно как и весьма уединенные места на них, но все-таки напомнил ему, что Адриатический архипелаг – часть Европы и к тому же туристическая Мекка. Какую бы пещеру он ни нашел, он не сможет сохранить ее местонахождение в тайне. По его желанию и с его разрешения или же вовсе без таковых это место непременно станет главным аттракционом для туристических групп, которые включат его в туры (в качестве дестинации, как любят говорить в туризме) как редчайший и эксклюзивный объект. А то, что превращается в «дестинацию», пусть даже в «факультативную поездку», не слишком-то отличается от лицезрения животных в зоологическом саду.