Владислав Баяц - Хамам «Балкания»

Частичное «сокрытие» собственного самоопределения Элмсли (как его бегство от всего бульварного) и есть рассказ об Америке. Его поведение само по себе говорит о современной Америке. Его поведение уже само по себе право открыто выражать, объяснять или квалифицировать собственную культуру и страну, начиная с примера собственного дедушки-магната. Не потому, что «мы так захотели», а потому, что он (К. Э.) заслужил это.

Кенвард Элмсли был тихим, а стал и компетентным. Смущает то, что его дед был шумным (в мировом масштабе), а в конце, в том самом, буквальном – после смерти, и он обрел компетенцию.

Наверное, и это тоже демократия.

Их словно одновременно охватило неодолимое желание созидать, а не разрушать. Или, по крайней мере, больше строить и меньше рушить. Они пришли к этому, поскольку ощутили благодать созидания того, что приносило пользу другим, чем другие могли воспользоваться. Тем более они уже оставили за собой много руин, достаточно поучаствовав в разрушениях, которые делали несчастными других. Но самым сильным мотивом стало личное удовлетворение. И Баица, и Синан знали, какая тонкая грань отделяет принятие решения творить добро, а не зло. Они бывали свидетелями таких решений. Пока они были только свидетелями или исполнителями чужих решений, это еще можно было вынести. Но с возрастанием их будущей ответственности, по мере их карьерного роста, который загонял их в тиски самостоятельных решений, они стали размышлять над тем, как они должны относиться к самим себе и к собственным решениям. Короче говоря, к этому следовало подготовиться. Это не должно было застать их врасплох. Помимо всего прочего, с ростом ответственности возрастала и цена растерянности. Не для других. Для них. Они размышляли и откровенно разговаривали об этом, правда, с глазу на глаз, признавая, что большая власть влечет и большую ответственность. Хотя для кого как. Это правило действовало, но не для всех. Были и такие, что воспринимали большую власть без соразмерного увеличения ответственности. Некоторые даже пренебрегали ею, ободренные собственной большой властью. Ослепленные собственным величием, они забывали, что властью их наделил тот, кто сильнее их, и это было рискованно. Так им сильнейший иногда напоминал о себе, и это кончалось плохо. У зарвавшихся чиновников отнимали деньги, имения и титулы. Иной раз и головы.

Тяга к созиданию (не только буквальному) проявилась в виде естественного нежелания разрушать. Причем в тот момент, когда Иосифу и Баице стало ясно, что они окончательно зажили жизнью Юсуфа и Мехмеда. Этому способствовало и благоволение к ним великого визиря и султана, которые награждали их высокими чинами. Они не могли не видеть, что полное возвращение к тому, кем они были прежде, более невозможно. Да, отчасти это было возможно, у них было время, чтобы продумать способы такого возвращения. С того момента, когда стало понятно, что их новая жизнь развивается по возрастающей, сама собой возникла потребность позаботиться о своих семьях. Об этом они нередко советовались.

Когда по приказу султана из Анатолии, а значит, и из родного города Синана началось переселение нетурецкого населения на Кипр, Мимар уже обладал достаточной свободой, для того чтобы заступиться за родителей перед великим визирем. Его просьба была услышана, и родителей оставили в покое, даже приказав местным властям дополнительно позаботиться о них.

Положение семьи Баицы было намного сложнее. Вся его родня жила далеко от центра империи (хотя уже и внутри ее), и она была многочисленной. Многие годы ему не удавалось узнать, живы ли родные, не говоря уж о том, были ли они здоровы. Во время посещения Белграда он посылал самыми разными путями весточки своим в Соколовичи, но так ни разу и не узнал, получили они их или нет. Помочь семье удалось, когда он стал силахдар-агой при султане. Товарища по сарайской школе по имени Ахмед-бег, тоже серба, хорошо знающего окрестности и людей, отправили собирать в Боснии подушную подать, и он предложил свои услуги. Баица попросил товарища привезти в Царьград кого-нибудь из Соколовичей. Так что много лет спустя он увидел перед собой двух своих братьев и отца. Правда, тогда он не знал, что младший брат остался в Боснии с матерью, а перед ним предстал похожий на него двоюродный брат. Мать оставила младшего при себе, потому что не захотела отпускать своих сыновей со словами: «Если они не со мной, то мне все равно, мертвы ли они или живут по-царски».