Наринэ Абгарян - Симон

Вторым избранником Василисы стал правнук старой Катинки Баграт, которого друзья в шутку, вспоминая сериал с Эдрианом Полом, называли Горцем, намекая на его живучесть. В том, что Баграту суждено стать долгожителем, никто из бердцев не сомневался. Причем говорили они об этом с поразительной уверенностью, в которой нет-нет да и проскальзывала едва уловимая нотка зависти: все же не каждый в состоянии смириться с мыслью, что кому-то из ровесников дано прожить значительно дольше, чем тебе. Расхождения наблюдались лишь в количестве отпущенных Баграту лет. Цифры варьировались между ста и ста пятьюдесятью, обезоруживая неподготовленного собеседника ничем не объяснимой иррациональной непоколебимостью. А порой, что гораздо необъяснимей, еще и точностью. К примеру, Косая Вардануш утверждала, что Баграт проживет сто двадцать восемь лет и четыре месяца и умрет в день летнего солнцестояния. И никакие доводы, что рожденному в мае человеку в июне никак не может исполниться сколько-то там лет и именно четыре месяца, не могли сдвинуть ее с этой таинственной цифры (которая к тому же, как она уверяла, приснилась ей в полнолуние). О том, что́ именно ей приснилось, соседка Софьи молчала, утверждая, что вещие сны пересказу не подлежат, иначе они не только не сбываются, но и могут навредить тому, кого они касаются. Софья, которая в своем зяте души не чаяла – и такое иногда случается в бердских семьях, – от слов соседки отмахивалась, мол, не верит во всякую ерунду, но, дождавшись, когда она уйдет, обязательно читала две молитвы: одну за здравие зятя, вторую – за то, чтобы Вардануш и дальше держала язык за зубами.

– Иисус Христос, пусть она никому про свой сон не проговорится! – молила она, подняв глаза к небу и подробно осеняя себя крестом.

И неизменно добавляла, скосив взгляд вбок и боязливо сложив на груди руки таким образом, чтобы прикрыть те места, к которым прикасалась троеперстием:

– А если вдруг захочет проговориться – пусть у нее отнимется язык!

С годами Софью стало раздражать назойливое простодушие Вардануш и ее привычка везде и всюду совать свой нос. Правда, недовольство она тщательно скрывала, донимаемая чувством вины, которое испытывала перед этой, в общем, безобидной женщиной, единственным прегрешением которой было ее непотопляемое желание причинить добро всем и каждому.

– Не забывай, сколько всего она сделала для твоей семьи! – напоминала она себе всякий раз, завидев торопящуюся куда-то Вардануш. Она научилась по выражению лица и походке соседки определять, когда та спешила на помощь: взгляд прищурен и смотрит дулом заряженного пистолета, руки по-куриному растопырены, а остро торчащие локти ходят вперед-назад, придавая скорости и уверенности шагу и одновременно сигнализируя прохожим – расступись! С возрастом Вардануш высохла и осунулась, но не согнулась, а наоборот – вытянулась кормовой мачтой и налилась нездоровым румянцем – донимало высокое давление. Игнорируя советы врачей, она лечилась корешками и настоями, которые сама же заваривала и настаивала на кизиловке. Похоронив мать, она стала совсем чудаковатой, мало с кем общалась, могла днями не выходить из дому. Впрочем, одну ее никогда не оставляли – кто-нибудь из соседей обязательно заглядывал, чтобы убедиться, что все в порядке. Софья дважды в неделю носила ей хлеб, отварное мясо, немного тушеных овощей и крохотную головку козьего сыра, но поручиться, что она все это съедает, не могла. Умудряясь не терять живости и бодрости духа, Вардануш таяла на глазах. Казалось, если поставить ее напротив дневного света, он беспрепятственно пройдет сквозь нее. «И даже тень отбрасывать не станет», – озабоченно думала Софья, окидывая жалостливым взглядом истончившуюся до прозрачности кожу соседки, выступающий рисунок вен и капилляров. Косая Вардануш, проследив за ее взглядом, улыбалась щербатым ртом: «Красиво, да?» «Красиво», – со вздохом соглашалась Софья. «Как Васик?» – обязательно интересовалась Вардануш. Имя Василисы бердцы, чтоб не ломать языки, переделали на свой лад. «Хорошо», – оживлялась Софья, готовая говорить о своих детях всегда, и обстоятельно рассказывала о дочери и сыновьях.

«А как Баграт?» – аккуратно выспрашивала Вардануш.

– Не начинай опять про свой сон!

Вардануш протирала сухонькими ладонями лицо. Смотрела отрешенно, сквозь. Старость растушевала ее когда-то рыжие волосы блеклой медью, обесцветила глаза, придав ее облику выражение горькой обреченности.