Наринэ Абгарян - Симон

О том, что Бениамин не ее родной отец, Василиса узнала поздно, но значения этой новости, к вящей радости своих родителей, не придала. Для себя она раз и навсегда решила, что отец – это тот, кто вырастил и всегда был рядом. С Симоном желания общаться она никогда не выказывала, но и не таила обиды и, столкнувшись с ним случайно на улице, с уважением здоровалась. Однако неприглядный слух о ее рождении, тоскливый и назойливый, словно летающая над вазой с подгнившими фруктами мошкара, неотступно преследовал ее всю жизнь. Василиса его близко к сердцу не принимала. Как и не обращала внимания на второй, зародившийся много позже и не менее упорный слух о том, что ее муж, человек городской и знаменитый и, как следствие, избалованный женским вниманием, бросил ее ради молодой подающей надежды актрисульки. Она не развенчивала этой сплетни и матери запретила с кем-либо ее обсуждать. Лишь братьям, к тому времени достаточно взрослым, чтобы верно все истолковать, открыла причину краха собственной семейной жизни. Братья скривились, поскрипели желваками, помолчали, раздумывая, как быть дальше, потом велели ей собираться и переезжать обратно в Берд. И, не дожидаясь ее согласия, приехали за ней в Ереван. Муж Василисы препятствий ее отъезду не чинил, лишь попросил позволения хотя бы дважды в год видеться с сыном.

– Можешь хоть пять раз видеться, но только под нашим присмотром, ясно? – поставил ему условие младший близнец. В отличие от вдумчивого и размеренного старшего брата, он был крайне вспыльчив и стремителен в действиях и решениях.

– Это почему же? – последовал оскорбленный вопрос.

– Тебе еще нужно объяснять почему? – набычился младший близнец, хрустнув пальцами.

Муж Василисы, известный на всю страну скрипач-виртуоз, к тридцати годам открывший в себе интерес к собственному полу, спрятал за спину руки и испуганно попятился к стене. Василиса встала между ними, взмолилась – не трогай его, он же не виноват, что так вышло, он ведь не специально!

– Мог голову тебе не морочить и сразу пускаться во все тяжкие на другом… берегу! – И брат сделал неприличный жест рукой, указывая местоположение другого «берега». Василиса цокнула языком и дернула его за ухо – остолоп!

– Собирай вещи, я внизу подожду, – буркнул тот и, подхватив под мышку племянника, устремился во двор, проигнорировав лифт и грохоча по каменным подъездным ступенькам тяжеленными ботинками. «Быстрей! Еще быстрей!» – заливался трехлетний племянник, визжа от восторга.

– Давай собираться, – со вздохом предложил старший близнец и, бесцеремонно подвинув горе-зятя плечом, прошел в комнату.

Вернувшись в Берд, Василиса долго переживать не стала и сразу же нашла себе работу. Устроившись в музыкальную школу, она взялась руководить детским оркестром. Чуть ли не половину свободного от занятий времени проводила в городской управе, выбивая для своих подопечных то новые музыкальные инструменты, то экскурсии, то гастроли. Однажды ей даже удалось вывезти школьный оркестр в Норвегию, и эта поездка стала причиной зависти и притчей во языцех среди прочих музыкальных школ области, директора которых никак не могли взять в толк, как ей удалось такое провернуть. Василиса пожимала плечами и повторяла, что для успеха нужны всего две составляющие: упорство и любовь к делу, которым занимаешься. В управе, кстати, ее хоть и побаивались, но уважали именно за это ее упорство и ответственное отношение к работе.

Несколько раз в году она ездила в Ереван по рабочим делам и обязательно брала с собой сына, давая бывшему мужу вдоволь пообщаться с ним – к большому недовольству братьев, так и не смирившихся с метаморфозами, приключившимися с их бывшим зятем. Софья, благодаря природной женской смекалке догадавшаяся об истинной причине развода дочери, держала язык за зубами и не терзала ее расспросами. И лишь Бениамин, к тому времени переживший инфаркт и ведущий, по настоянию врачей, бережный образ жизни, пребывал в счастливом неведении. Иногда, расстроенный одиночеством дочери, он попрекал ее тем, что она не попыталась сохранить семью.

– В следующий раз обязательно сохраню, – отшучивалась Василиса.

– А будет этот следующий раз? Мужиков-то кот наплакал, раз-два и обчелся! – не успокаивался Бениамин. Дочь обнимала его, прижималась щекой к груди, прислушиваясь к биению отцовского сердца.

– Нудишь и нудишь, старик, – тянула с улыбкой она.

– Есть такое дело, – легко соглашался Бениамин.