Даниэль Сальнав - Сибирь

Ранний ужин в поезде. Сон после часа блаженного покачивания в купе. Я научилась очень уютно заворачиваться в свое теплое одеяло и задвигать под ноги сумку, которая занимает слишком много места между полками, класть на узенькую сеточку мой мобильник, вложенный в томик Мандельштама, часы и очки, зацепленные за дужку.

Одна из наиболее счастливых сторон путешествия — это вновь обретенная (или вновь открытая в себе) способность к самоограничению, уменьшению потребностей и комфорта и радостное ощущение свободы от них.

Долгие дни в поезде. Время, пространство — для меня больше нет разницы — расширились без края вдоль девяти часовых поясов, которые мы успешно пересекли, и наше путешествие заканчивается, превращаясь в какой-то приобретенный опыт, где уже нет места страхам и опасениям начального этапа… (Не поэтому ли так много русских напиваются вусмерть с первыми же оборотами колес?) Кого-то это выражение могло бы удивить, но на самом деле оно не является слишком сильным. Освещенное причудливым светом, все принимает живые контуры, делает вас более счастливым, и вы видите все в новом свете, который заставляет вас забыть обо всем.

Грустное видение или, наоборот, радостное? Особой разницы нет. Вот оно все тут: деревни появляются и исчезают, трава зеленая, стены синие, надгробные камни кладбищ мирно вклиниваются в это беспорядочное нагромождение зелени. Ровное море растительности, обильной, но не пышной, на всем своем протяжении не кажется ни диким, ни культивированным. Оно покрывает бескрайние луга, где не встретишь ни человека, ни зверя. Вдруг покажутся один или два огорода напротив палисадника или бревенчатой стены, явный признак человеческого присутствия, старая машина, которая кажется еще на ходу, или какая-нибудь «избушка на курьих ножках», как у Бабы Яги, или пасека? Самое время вернуться в прошлое, в историю. Повторяющиеся образы этих пустынных просторов, находящихся вне времени, скрывают упорное любопытство, объектом которого веками являлись и эти непостижимые уму просторы, и климат, и население, и фауна, и флора, и их подземные природные богатства.

Они были европейцами, эти мужественные путешественники, ученые исследователи, часто французы — те, кто открыл, «изобрел» нынешнюю Сибирь, этого неразрывного спутника России, утвердившего и укрепившего ее на востоке. Среди первых был аббат Жан Шапп д’Отрош, имя которого вчера упомянул наш гид. Мне оно ни о чем не сказало по той причине, что я ничего о нем не знала… Сейчас я о нем уже более осведомлена. Какая судьба! Он родился в Мориаке (провинция Канталь) в 1722 году и умер в Сан-Хосе (мексиканская Калифорния) в 1769-м. Десятью годами ранее Академия наук выбирает его своим членом-корреспондентом, а через год отправляет в Сибирь наблюдать прохождение Венеры по диску солнца в Тобольск, самое сердце бывшего сибирского ханства… Путешествие в санях через тысячи преград из Петербурга в Тобольск (2670 километров) заняло целый месяц. По возвращении в Париж в августе 1762 года он пишет свое «Путешествие в Сибирь». То, что он говорит о русском правительстве и его методах, настолько отрицательно, что в 1771 году книга становится предметом опровержения, заказанного Екатериной II и опубликованного под названием «Антидот, или Обсуждение скверной, но прекрасно изданной книги под названием „Путешествие в Сибирь“».

Тем, кто когда-то пользовался чугунными эмалированными сковородками «Мирус», украшенными просвечивающимися цветочками, которые зачастую лопались от нагревания, будет интересно узнать, что это именно аббату Шапп д’Отрошу мы обязаны их открытием под названием «стекло из Московии». Ах, как бы мне понравилось это выражение — «стекло из Московии», когда я в своей комнате на голодный желудок читала Мишеля Строгова на коврике, окрашенном красными пылающими отблесками Мируса! С аббатом д’Отрош я чествую вас всех, о Джеки Лондоны Великого Востока, исследователи, покрытые инеем, этнологи без методик, но и без предубеждений, минерологи, одетые в оленьи шкуры! А вместе с вами и ваши самые прекрасные открытия: драгоценные украшения курганов, золотой песок рек, рудные среброносные жилы во чревах откосов.

Потому что сегодня все уже иначе: мы окончательно покинули чудный мир детских книжек для мальчиков и девочек. Рудные запасы почти истощены, остались только воспоминания о Колыме, об ужасной смертности, царившей на золотых рудниках из-за цианида и кислоты, применявшихся там для извлечения золота. Заключенные копали вечную мерзлоту по четырнадцать часов в день. Согласно данным историка Роберта Конквеста 30 процентов из них умирали в первый же год, остальные — на втором году. Колыма значит смерть, говорили в то время. Туда отправлялись по морю из Владивостока — возможно, Мандельштам, когда умер, как раз и находился на пути туда. (Последний свидетель, который уверял, что узнал его, говорил о полусумасшедшем человеке, искавшем пропитание среди протухших костей и тряпья.)