Даниэль Сальнав - Сибирь

10 часов. Мы собираемся возле автобуса. Нужно ли в этом признаваться, но у меня нет никакого особенного желания увидеть Иволгинский дацан. Хорошо, что местность, где он возведен, очень близка от Монгольских гор… Я хорошо знаю, что это религия части бурятов, но буддийский храм в этот момент у меня не вызывает большего интереса, чем тот камбоджийский храм, перед которым каждым воскресным утром я проезжаю на велосипеде в Венсенском лесу. В этой восточной части Сибири я все еще не чувствую себя на востоке. Но, вероятно, это доставляет тебе удовольствие? (Я говорю себе всегда «ты», когда упрекаю себя в чем-то.) Разве ты не была довольной с начала этого путешествия, даже слишком довольной тем, что никогда ни в России, ни даже в Сибири у тебя не было ощущения, что ты уже уехала из Европы? Не пришло ли наконец время хоть на чуть-чуть ее покинуть? Но, по правде говоря, в этом путешествии и не было предусмотрено покидать «Европу»: не то чтобы я к этому не была готова, а этого и не требовалось. Даже перед большой мечетью Кул-Шариф в Казани, потому, что она была установлена (я бы сказала интегрирована) в чисто русский пейзаж, то есть в европейский. Я вижу все меньше различий между Россией европейской и азиатской. Я уже говорила, что это стало великим открытием в моем путешествии: с каждой большой рекой, которую я пересекала (мне остался только Амур), я вступала на новую территорию, незаметно связанную с предыдущей железнодорожными мостами XIX века, но никогда не меняла страну, культуру, цивилизацию.

Впрочем, в этот момент автобус проезжает через кварталы 1960-х-1970-х годов в стиле хрущевок окраин Екатеринбурга. Здесь Улан-Удэ — русский город со своими прямоугольными улицами, расположенными в шахматном порядке. Русский «колониальный» город, раньше бывший вне империи, а затем в нее интегрированный. «Колониальный» сразу вызывает у нас ассоциации с экзотикой, с пробковыми шлемами, с романами Френсиса де Круассэ или Маргариты Дюрас о колониальных и освободительных войнах. Здесь совсем другое дело: это «завоевание Востока» в пространстве одного и того же континента напоминает больше покорение американского Запада. За счет, естественно, тех, кто там уже жил. Но колонизация — это война, следы которой чаще всего стираются, и ее успешность оценивается как раз по этой степени стирания, даже если бывшее население, сохранившее местами большинство, требует, как сегодня, своего правового признания…

В ожидании я продолжаю чувствовать себя «как дома» в 5000 километров от того, что я обычно им считала. Я не могу определить это более точно. Это «как дома» гораздо легче понять, будучи в Индии или Китае: там ты видишь все абсолютно другое. Но когда это чувство продолжается через мутации и метаморфозы, когда невиданно раздвигается пейзаж, растительность отлична и в то же время похожа: те же хлеба на полях, та же листва, только чуть темнее или чуть светлее, когда города отмечены тем же современным техническим и технологическим прогрессом — невольно думаешь, что ты все еще дома. Но что же это — «как дома»? Это только внешняя форма вещей или непосредственный и сокровенный способ их постижения? По сути, все сводится к тому, каким приметам и признакам придаем мы значение в путешествии и которое из наших «я» на них откликается.

…В конце концов, я забываю свой вопрос. «I am changing my mind» («Я меняю свое мнение»), говорю я сама себе по-английски, так как это звучит более радикально, когда, выехав из города, мы увидели вдали горы Монголии. Улан-Батор отсюда всего в 600 километрах. Это уже Азия! Вперед! Забудем время триумфальной арки будущего царя Николая II! Достаточно России, достаточно Европы! Меня охватывает демон экзотики, укусы которого так сладки… И в самом деле, чем больше мы удаляемся от города, тем больше размаха и величия приобретает пейзаж, и становится все более ясно, что мы вот-вот покинем Европу.

Желтая степь покрывает круглые горы, между которыми видны широкие долины с пологими коническими склонами. Зов веков был бы здесь хорошо слышен, если бы резные окна последних деревень не напоминали так настойчиво о присутствии сильного сообщества, некогда пришедшего сюда из России. Русификация вовсе не пустой звук: черты бурятской жизни местами полностью исчезли. Хотя, как говорит наш гид, земля здесь богата историческими и доисторическими следами их существования. Повсюду много археологических мест, которые еще ждут своих раскопок.

Прибываем в монастырь, занимающий обширное пространство в пустынной равнине, окруженной горами. Открытый в 1946 году после того, как все буддийские монастыри были закрыты, а ламы расстреляны или сосланы в ГУЛАГ, Иволгинск в советские времена был единственным центром буддизма в СССР. Сегодня это ансамбль строений с приподнятыми лакированными крышами, отблескивающими яркими цветами, окруженными большой укрепленной стеной, предваряемой двориком, где продаются сувениры, а также продукция местного производства: кофты, мягкие украшенные кожаные туфли на меху, серебряные кольца и т. д. Повсюду храмы различной значимости, но я не в состоянии отличить монастырь недавней постройки от старинных, которым уже по несколько веков, какие я видела в Северо-Восточном Китае или на Яве. Через шумные строительные площадки молодые монахи в бордовых одеждах быстро перебегают из одного храма, или места занятий, в другой. Внутри большого храма я покупаю несколько безделушек, рассматриваю бурят, которые, помолившись, пятятся назад от алтаря и статуи Будды. Одна из статуй Будды, предназначенных для устрашения зла, действительно вселяет ужас.