Даниэль Сальнав - Сибирь

…Я удаляюсь от домика-музея Горького, и мне смутно припоминается его фраза, которую, говорят, любил повторять Сталин: «Человек — это звучит гордо!» Леденящий юмор, если вспомнить о миллионах умерших в ГУЛАГе и на Украине. Вернувшись, я ее заканчиваю. Я вижу тонкое, желтое, угрожающее лицо, которое произносит: «Человек — это прекрасно! Это звучит… гордо! Человек! Его нужно уважать, не жалеть! Его нельзя унижать жалостью!»

К личности и творчеству Горького у меня всегда был большой интерес. Его статус официального писателя, основателя социалистического реализма, вызывал неприятие и отторжение у диссидентов. Не было ли это его глубочайшей и трагической ошибкой? Он попытался после революции дистанцироваться от нее и от режима несколькими фразами. Но до 1991 года никто не мог прочитать его сокровенные мысли и жестокие слова: «Ленин и Троцкий не имели ни малейшего представления о правах человека. Они уже погрязли в развратных путах власти…» Он тогда уезжает на лечение, и Сталин вспоминает о нем только в 1924 году. Он хочет сделать Горького певцом нового режима. И Горький оправдывает это, описывая свое посещение Соловков, возможно, навязанное ему. Но он тем не менее пишет, после этой краткой поездки на чудовищную стройку Беломорканала, что это удачное место реабилитации «бывших врагов пролетариата»… На прощание перед отъездом нам дарят факсимиле оригинального издания «Детства». Вернувшись, я все перечитаю, говорю я себе. Я уже прочла с огромным восхищением (январь 2011 года) его короткие автобиографические рассказы «Коновалов», «Мальва». И определенно спотыкаюсь о «Мать», об этот ложный советский непереносимый пафос. Фильм Пудовкина был выкуплен за его зрелищность, тогда как стиль Горького в «Матери» очень перегружен политической риторикой.

…Еще несколько шагов по направлению к ресторану, где мы собираемся завтракать: тихо, солнечно, весенний воздух теплый и нежный. Повсюду густая обильная зелень — и между деревянными домами, и за красивыми каменными. Наш гид напоминает о дружбе между Горьким и Шаляпиным; тема бесчисленных анекдотов, особенно о той части их жизни, когда они оба были бедными грузчиками в Саратове. Однажды они попытались устроиться в театр. И выбрали Горького, а не Шаляпина, у которого ломался голос. Дружба Горького и Шаляпина была крепкой и глубокой. Это именно Шаляпину он посвятил «Исповедь» в 1908 году. А в 1911-м он рассердился и обошелся с Шаляпиным грубо. «За повышение заработной платы и хористы, и сам Шаляпин стали на колени перед Николаем II! Этот злодей! Этот убийца! Эта грубейшая ошибка недоумка Федора меня просто убивает! Какое раболепство! Я больше не буду посвящать книги живым, лучше это делать для мертвых, так как мертвые уже не в состоянии совершать подлости!»

Несколько позже на Капри они помирятся.

13 часов 30 минут. Беспощадный и неотвратимый возврат в реальный мир. Очень горькое пробуждение. Ресторан «Тиффани» суперсовременный, как будто в тысяче лье отсюда и от повседневности большинства жителей Нижнего. Что касается его посетителей, меньшее, что можно сказать, это то, что я не испытываю к ним большой симпатии (равно как в Париже к молодым и богатым наглецам, сидящим на модных террасах). Декор, как обычно в подобных местах, сделан по высшему, принятому сегодня в России разряду: все в черном и в золоте. Официантки одеты в открытые передники прямо на колготки, в чудовищной, чтобы не сказать похабной, манере: так как они очень красивы, то смесь непристойности и элегантности взаимно уравновешиваются. Но некоторые лица ничего не выражают. Деньги льются рекой, это ясно. О да, Сатана здесь правит бал!

15 часов 30 минут: библиотека. Нам предлагают кофе, пирожные, книги. Много книг. Кто-то вспоминает о моем приезде в 1993 году. Но сегодня мир уже другой. Я это поняла на Красной площади в первый же вечер нашего прибытия. Они уже не пригодятся, ключи к пониманию прошлых времен вездесущего коммунизма, даже если в 1977 году все было уже не так, как в эпоху Сталина. Это были, однако, трудные годы похолодания после оттепели, относительной либерализации режима при Хрущеве, и это чувствовалось во всем. Но я тогда этого не знала, все происходило тайно и незаметно. В Праге в том же году диссиденты подписали хартию, требующую уважения к Хельсинкским соглашениям 1975 года, в которых русские признавали фундаментальные свободы и право на свободу перемещения. Затем ко мне пришло сомнение. Да, внешние перемены очевидны, но иногда чувствуешь, как бродят тени прошлого. Тень Ленина?..