Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Мона повесила трубку, возможно, решив, что раз Тоби замолчал, значит, выговор окончен и можно завершить беседу. Она выслушала его и приняла к сведению. Как говорится, молчание – знак согласия.

– Ханна, Солли, подите сюда на минуточку.

Они в конце концов явились.

– Кто сегодня пользовался компьютером?

– Я только айпадом пользовалась, – ответила Ханна. Тоби взглянул на сына и увидел, что глаза у него круглые, а челюсть дрожит от ужаса.

– Ханна, можешь идти дальше смотреть телевизор.

Солли закрыл глаза. Тоби сел на диван и сказал:

– Поди сюда. Ничего страшного не случилось.

– Это не я, – сказал Солли.

– Солли.

Он заревел, хватая ртом воздух:

– Это не я! Я не знаю, как эти штуки появились на экране! Они просто сами взяли и появились!

– Может, это потому что… Слушай, Солли, поди сюда и сядь, не бойся… может, тебе было интересно, как устроены девочки?

– Я только хотел посмотреть, как выглядит это… там, внизу…

Тоби кивнул:

– Я понимаю. Хочешь, я принесу тебе книжку с рисунками, специально для твоего возраста?

Солли широко распахнул глаза:

– Нет, – сказал он. – Нет, я больше не хочу этого видеть.

Тоби обнял Солли за плечи, притянул к себе, так что голова сына лежала у него на коленях, и дал ему выплакаться, а сам гладил его по волосам. Солли девять лет. Тоби подумал, что, кажется, и сам начал интересоваться этими вопросами лет в девять, но интернета тогда еще не было. Так что он был вынужден идти в библиотеку и просматривать альбомы по искусству. Другие дети, которых он знал, предпочитали книги по биологии, но те были какие-то очень клинические. По опыту посещения музеев, куда Тоби ходил с родителями, он знал, что искусство гораздо неприличней науки. Однажды он украдкой заглянул в свой первый альбом Пикассо, но это, вероятно, было ошибкой, так как отчасти помешало ему выстроить в мозгу непротиворечивую картину человеческой анатомии. Потом пришел черед Курбе, потом О’Киф, и некоторое время у него в голове была страшная каша, пока он не набрел на анатомический атлас; тогда картинка распалась на кусочки и перестроилась в правильном порядке. Наконец в десять лет он открыл для себя порнографию. Родители повезли его в гости к двоюродному брату, Мэтью, который жил в долине Сан-Фернандо. После ужина Тоби пошел за Мэтью в спальню, где тот держал грязные журнальчики и видеокассету с фильмом про некоего молодого человека. Молодой человек проснулся среди ночи в большом загородном доме, спустился на первый этаж и обнаружил, что его мать участвует в оргии, которую сама устроила. По-видимому, он и проснулся оттого, что оргии проходят не бесшумно – всякое там тяжелое дыхание и стоны. Он, еще сонный, спускается по лестнице. Мать его видит. На ней платье с голой спиной, но сама она еще не голая – вероятно, потому, что исполняла обязанности хозяйки дома. Она ведет сына обратно наверх, приговаривая «не на что тут смотреть, сынок». И укладывает его в постель, но он уже увидел достаточно, чтобы возбудиться, и потому всё время лезет к матери под платье, чтобы схватить ее за грудь. Конечно, теперь мать тоже возбуждается, но знает, что так поступать неправильно, и всё время отводит его руку. Так повторяется три или четыре раза, прежде чем она наконец смягчается и они начинают воодушевленно заниматься делом… и вдруг в спальню ворвалась мать Мэтью с воплями «ОПЯТЬ?! ОПЯТЬ?!», и маленький Тоби, которому было всего десять лет, пулей вылетел из спальни и притворился, что ничего не случилось и что странное, новое для него шевеление в штанах вовсе никогда не имело места. Он много месяцев боялся, что тетка расскажет матери и мать его возненавидит; тетка не рассказала, но всё равно он много лет после того не мог смотреть ей в глаза. И много лет беспокоился, что его психика безвозвратно повреждена первым знакомством с порнухой, оказавшейся на тему инцеста. Он чувствовал определенную брезгливость, но рядом пульсировал маленький кусочек возбуждения, и Тоби очень беспокоился из-за этого маленького кусочка. Он боялся, что они непоправимо сольются у него в мозгу; он боялся, что если у него хоть когда-нибудь возникнет хоть одна сексуальная мысль на той же неделе, на которой он думал о своей матери (чья фигура напоминала дрейдл [13] Четырехгранный волчок, с которым дети играют во время Хануки. Прим. ред. ), то это значит, что он извращенец. В результате первые несколько раз, когда у него был секс, он немедленно после эякуляции вспоминал о матери – от страха, что после эякуляции обязательно вспомнит о матери.