Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

– Папа, что тебе больше всего понравилось? – спросил Солли, когда они вышли.

– Мне понравилось, как он сказал, что где бы ты ни был в космосе, тебе будет казаться, что ты в самом центре. Мне это очень близко.

– Как планете в космосе?

Тоби засмеялся.

– Мне понравилось, что самое важное мы не можем даже увидеть, – сказал Солли. – Просто безумие.

– А тебе что понравилось, Ханна?

– Мне понравилось, что это наконец кончилось.

– Да ладно тебе, – сказал Тоби.

– Мне не понравилось, когда они рассказывали про темную материю. Мне кажется, нельзя просто взять и решить, что что-то существует, только потому, что все остальное на это реагирует. Нельзя просто взять и дать этому чему-то название и надеяться, что на самом деле так и есть.

– Но, может быть, объекты в космосе просто ведут себя непонятным для нас образом. Может быть, их ничто не заставляет так поступать, кроме них самих.

В то воскресенье, проводив Рэйчел домой, я позвонила Тоби, но попала на автоответчик – Тоби был в музее. Когда он перезвонил, я лежала в гамаке упоротая.

Он молча выслушал весь мой рассказ. Я пожалела, что упоролась.

– И всё? – спросил он, когда я замолчала.

– Похоже, у нее случился настоящий нервный срыв во весь рост.

Он промолчал.

– Тоби, ты должен ей чем-нибудь помочь.

Опять молчание. И наконец:

– Я ничего не обязан для нее делать.

Тоби пошел в гости к Нагид, но по прибытии заметил: что-то изменилось.

– Тоби! – Она крепко поцеловала его в губы. Может, она прическу поменяла?

– У меня идея, – сказала она. – Давай пообедаем.

– Давай, я закажу. – Может, она накрашена сильнее обычного?

– Нет, я имею в виду – снаружи. Внизу, на улице. Мне надоело. Я хочу жить, – она улыбнулась, ища в его глазах подтверждения, что для него это колоссальный подарок.

А! Так вот что в ней изменилось. Она одета – одета для улицы. Джинсы, сапожки на высоких каблуках, джинсовая рубашка без рукавов и крупные золотые украшения.

– Ты уверена? – переспросил он.

Они вышли из подъезда и впервые оказались на улице вместе. Нагид была на дюйм выше него. Раньше он этого не осознавал. Она шла медленно. Когда они вышли из вестибюля на улицу, она осторожно взяла его за руку. Они пошли в тайский ресторан, откуда однажды заказывали еду с доставкой. Был час дня, и свободных столиков внутри не нашлось. Они ели снаружи, прямо у всех на виду.

– А ты с самого детства хотел стать врачом?

Он начал отвечать, но сам в это время думал: боже, какой идиотский вопрос. Можно подумать, мы на свидании в 1992 году. Вежливая светская беседа. Они как будто снова стали незнакомцами.

Он наблюдал, как она просматривает меню. Он едва не начал объяснять ей, что там что, но вовремя остановился. Ему все время приходилось напоминать себе, что она не первый раз выходит в окружающий мир. На лбу у нее были три горизонтальные складки, которых он не замечал раньше. Может, освещение у нее в спальне было не очень удачное. А может, как раз очень удачное, смотря для чего. Присмотревшись, он заметил у нее на висках седые корни длиной сантиметра два. Она говорила, что ей сорок пять. Может, на самом деле ей сорок восемь, а это уже почти пятьдесят.

Он спросил, работала ли она когда-нибудь. Она сказала, что нет, но это ничего, потому что она никогда и не хотела работать. У нее есть диплом бухгалтера, но бухгалтерия – это ужасно скучно. Ей нравится дизайн костюмов, но туда, судя по всему, очень трудно пробиться. Тоби не знал, что на это отвечать.

– А у тебя есть какие-нибудь интересы? Хобби?

Она засмеялась:

– Конечно, у меня есть интересы. Я много читаю. У меня есть хобби. В прошлом году я прошла курс рисования в Метрополитен-музее. Там было интересно; нам все время рассказывали про тени. Я думаю еще пройти курс живописи.

Тоби никак не мог придумать связанный с этим вопрос, который не звучал бы снисходительно. Потому что, если честно, именно так он себя и чувствовал по отношению к ней. Снисходительно.

– Это что-то, – сказала она.

– Ну и как тебе?

– Страшно. И еще – как будто так и надо.

Она потянулась через стол и взяла его за руку. Он сжал ее пальцы в ответ. Он никогда не замечал, что у нее такие волосатые руки. Темные густые волосы ближе к запястью становились жесткими, как у мужчины.

Он попытался смотреть ей в глаза, но вдруг понял, что она ему неприятна. Что он здесь делает? Что же ему в ней раньше так нравилось? Она говорила – нескончаемый пресный поток поверхностной болтовни: Париж, уроки танцев, которые она подумывает брать. Он кивал и ел, но до конца обеда не сказал ни слова, и она тоже замолчала. Она уловила его раздражение, снова растерялась и застеснялась. Его уколола совесть, но солнечный свет – это дело такое: он показывает то, чего ты в темноте не видел.