Аркадий Львов - Большое солнце Одессы

— Но-о!.. — нахлестывал Женька лошадей.

— Но-о, гады!

Песчаная днепровская дорога, отброшенная копытами лошадей, уходила на запад, к Одессе, в дымке из тончайшей степной пыли и застоявшихся человеческих слез.

Одесса заготовляла щели. Как заготовляют картошку на зиму, как заготовляют уголь, дрова и семечковую лузгу впрок. Везде — в садах, парках, на скверах, площадях и пустырях, везде, где грунт не был забит камнем или асфальтом, — Одесса рыла щели — укрытия от бомб, снарядов и пулеметных ливней. В щелях никто не прятался, в щелях играли дети, в щелях справляли малую и большую нужду, но каждый день Одесса рыла щели.

— Кому это надо? — восторженно кричали одесситы. — Что, мы бедные? Что, у нас нет уютного кладбища?

На Люстдорфской дороге было два больших благоустроенных кладбища — христианское и еврейское. И кроме того, в Одессе было десятка полтора кладбищ поменьше, но тоже благоустроенных.

А Одесса рыла щели, рыла каждый день, рыла от восхода солнца до заката, рыла потому, что надо было рыть, потому что нельзя было сидеть сложа руки, потому что благоустроенные, уютные кладбища — это для покойников, но не для живых.

А потом людей стали посылать за город — на Сухой лиман, на Дальницкую дорогу, на Балтский шлях, на Куяльник и Хаджибей. Там тоже рыли землю, рыли каждый день, рыли от восхода солнца до заката, но уютных одесских кладбищ никто не вспоминал: когда роют окопы и траншеи, о кладбищах не думают.

Немцы были за Днестром, немцы и румыны. До Днестра рукой подать, Одесса пьет воду из Днестра. Но Одесса всю жизнь пила воду из Днестра, и до Днестра всегда было рукой подать.

Двадцать лет за Днестром была Бессарабия, в Бессарабии были румыны. Год назад граница отодвинулась за Прут и Дунай. Теперь, спустя год, у Днестра опять чужие.

Но Одесса не Бессарабия, Одесса — это Одесса.

Сначала Женька рыл щели на пустыре, за домом. Мадам Фаренюк, Женькина соседка, поправляя противогаз, через каждые полминуты шумно, как торговка куриными четвертями с Привоза, умоляла его не смеяться.

— Не надо смеяться, — кричала она, — не надо смеяться, Женя. Пустырь на родной земле — тоже родная земля. Лучше перекопаем ее сами, чем, не дай бог, немцы своими бомбами.

Три дня Женька терпел, а на четвертый сбежал — преступное желание сбросить мадам Фаренюк в щель становилось неодолимым.

На Дальницкую дорогу Женька ездил с мамой, Ксенией Андреевной. Дальницкая дорога спускалась в лощину, над которой висело степное небо и степное солнце. Под этим небом и этим солнцем, которые были не похожи на городские, люди раскапывали землю и утыкали ее обломками сваренных в пучок рельсов. Рельсы должны были преградить путь немецким танкам. Никто всерьез не верил, что на Дальницкой дороге, в пяти километрах от Одессы, могут появиться немецкие танки. Но всего, как утверждала мадам Фаренюк, не знает никто, даже бог: пусть у вас самый справный желудок в мире, но в доме должна быть касторка. На всякий случай.

Прошел июнь, прошли первые дни июля, а война по-прежнему шла здесь у нас. Это было непонятно. Но со дня на день все ожидали решающего маневра, который наконец все поставит на свое место.

А потом, когда пал Смоленск, все вдруг поняли, что решающего маневра, того, что был в кино, не будет, что победа будет не раньше осени, а может, и декабря.

В середине июля Одесса узнала новое слово — эвакуация.

На Дальницкой дороге, на Сухом лимане, на Куяль-нике и Хаджибее люди рыли окопы и утыкали землю обломками сваренных в пучок рельсов: немцы были за Днестром, а до Днестра рукой подать.

Но, чтоб не сойти нам с этого места, Одесса всю жизнь пила воду из Днестра, и до Днестра всегда было рукой подать.

— Женя, — сказала Ксения Андреевна, — завтра мы уезжаем.

— Мама!

— Надо, Женя. В военкомате сказали: надо.

— Чудаки, куда вы едете? Куда они едут? — шумела мадам Фаренюк, вытирая передником слезы. — Чудаки.

С запада, с севера и востока Одесса опоясывалась рвами, окопами и насыпями. С юга было море — Фонтан, Отрада, Ланжерон, Лузановка. И порт, огромный порт с волнорезом — поднятыми со дна моря глыбами железобетона.

Мариуполь — странный город. В Мариуполе большие дома-коробки. Такие дома Женька видел только в киножурналах, когда показывали, как быстро растет новый металлургический центр юга или новый химический центр Кузбасса.

Дома эти Женьке не понравились, город тоже не понравился. Город стоял на берегу моря с нерусским названием — Азовское. Море как море, но, ясно, не Черное: плоский, как степь, берег, серая по-речному вода и такой же серый горизонт.