Евгений Никитин - Про папу. Антироман

Голда умоляла меня пойти с ней «к властям», объяснить ситуацию и попросить переселить её на другой этаж. Я пошёл со старушкой в ратушу, к командору общежития. Вёл себя очень строго. Напирал на права человека и вину немцев перед еврейской нацией. Ура! Старушку переселили. В тот же день во дворе появились полицаи с собаками. Они искали наркотики. Наутро мне сломали нос, так что Сарочка не сразу опознала меня при встрече. Она сказала, что нам придётся встречаться реже, потому что я прослыл стукачом, и появляться в общаге стало небезопасно. Через несколько дней Голда снова пришла ко мне. Ей пришлось стучать условным стуком, потому что я забаррикадировал дверь и готовился к обороне комнаты. Голда попросила меня поехать с ней в соседний город, чтобы помочь найти квартиру.

Мне было не жалко поехать с ней в город. Но для этого нужен тикет на поезд. Большую часть социальной помощи я отдавал отчиму в счёт долга за купленный мне компьютер, а другую часть проедал в первые дни месяца, а дальше питался запасами макарон и везде ходил цу фусс. А с городом такое не прокатит.

– Купите мне билет на поезд в оба конца, я с вами поеду, – сказал я Голде.

Голда в ответ буркнула что-то о погоде и ушла.

На следующий день по общежитию разнесся слух, что я вымогаю у пожилых людей гельд. Все евреи на всех этажах перестали со мной здороваться, а когда я проходил мимо, посылали мне заряд мировой скорби прямо в спину, так что спина чесалась.

Сарочка пришла ко мне как раз во время бурления этого наглого вранья. Голда, чтоб она провалилась, обработала и её.

– Ты грязный вымогатель! – заявила мне Сарочка, сверкнув серебристой скобкой во рту, и больше я никогда её не видел.

В 2002-м я праздновал Новый год в эмиграции.

Моим почти единственным приятелем был Петя Склярский, старенький кировоградский еврей, и праздник я провёл у него.

Квартира Пети была снизу доверху увешана любительскими картинами маслом, которые он скупал на блошиных рынках. Петя обожал всяческое искусство. Мы всегда обсуждали с ним какие-то «мазки».

– Смотри на этот мазок! – говорил Петя, указывая в нижний угол какой-нибудь картины, изображавшей, например, раскидистое дерево.

– Мазок знатный, – соглашался я. – То что надо мазок.

– А здесь? – спрашивал Петя и тыкал в другой угол.

– Мазнул так мазнул, – поддакивал я.

Я не всегда мог угадать, правильный ли сделан мазок, тогда Петя укорял меня в невежестве.

Сам Петя был бывшим директором патентного института и автором изобретений, например, чудовищного прибора под названием «рабочий орган сельскохозяйственной машины».

Рабочий орган предназначался для обрезки ботвы корнеплодов, но, в принципе, можно было резать всё.

После осмотра картин мы сели за столик, и мне был выдан бутерброд и стакан вина из пакета.

– Стихи! – потребовал Петя. – Читай стихи.

Помню, как-то я прочитал Пете стихи Лены Элтанг. Тогда она ещё не была известным прозаиком и обреталась на сайтах свободной публикации в качестве поэта.

– А хорошо! – сказал Петя. – Но декаданс!

– Почему декаданс?

– Это про очень тонкие, незаметные вещи, – объяснил Петя. – Автор любуется клейкостью копеечки. Вот прочитай это Грише. Думаешь, он поймёт? Народ такого никогда не поймёт.

Чуть позже пришёл «народ»: человек по имени Гриша с женой. Гриша был тоже не прост: он писал песни и мечтал продать их Алле Пугачёвой.

– Вот запишу кассету и повезу Алле Пугачёвой, – сообщил он. – Ты споёшь мои песни для кассеты?

– Спою.

После очередного осмотра картин (гость разбирался в мазках несколько лучше) Гриша обучил меня исполнять свою песню «Девочка в синей футболочке». Песня повествовала о сексуальном чувстве пожилого человека к случайно встреченной лолите. Почему-то музыкальная фраза в припеве была построена так, что разрывала слово «синий» пополам. Это придавало песне некоторую авангардность:

Я пел хорошо.

– Ты спел красивее, чем я написал, – заявил Гриша.

Гриша уже много лет жил с опухолью мозга. Врачи ещё на родине сказали ему, что скоро он умрёт. Но Гриша не умирал. Он прочитал, что в Индии всё лечат хорошим настроением. Поэтому он всё время улыбался, как Далай-лама, и писал песни. Никогда не читал новости, ничем не давал испортить себе день. И это работало.