Мария Метлицкая - Стоянка поезда всего минута

Все и вправду крутились возле уже избалованной Машки. Ей-богу, она понимала, кто здесь царица и всеобщая любимица, и манипулировала бабками, как могла.

Перевезли своих и выдохнули – свобода! Можно шляться по гостям, бегать в киношки, да просто отдыхать и наслаждаться друг другом!

Дима был замечательным. Даже страшно было подумать о том, что они могли не встретиться! «Какое счастье, – думала Юля, холодея от страха. – Так не бывает!»

Много лет они прожили в коммуналке на «Войковской». Через четыре года после рождения Маши у них родилась вторая дочка, Света. И ничего за эти годы не изменилось, несмотря ни на что. Ничто не могло омрачить их счастья: ни ставшая уже тесной комнатка, ни первый этаж и вечное хлопанье дверью подъезда, ни тихая, но странная соседка Липочка, одинокая, пугливая и молчаливая, которую Юля немного побаивалась. Чего ждать от странного, нелюдимого и вечно молчащего человека? Но нет, Липочка появлялась на кухне или в коридоре, как тень, и так же исчезала. Хлопот от нее не было. Второй сосед, Иван Игнатьевич, по большей части жил в деревне у зазнобы – так он называл свою сожительницу. Появлялся он редко, раз в месяц, приезжая в Москву за продуктами. Оставался на одну, максимум две ночи, в зависимости от того, как сильно он набирался.

– Отрываюсь, Юль! – извинялся он. – Моя-то мне пить не дает. Вот раз в месяц и лечу, так сказать, свое израненное сердце.

Бочком, стесняясь, оглядываясь по сторонам и стараясь не греметь бутылками, торчащими из авоськи, он протискивался в свою комнату и, видимо, начинал недолгий пир. Было тихо, только из-под дверной щели пробивался мощный, неукротимый запах жареной мойвы, соленых огурцов, крепкого, вонючего табака и застарелого рабочего пота. Пил он до вечера с небольшими перерывами на сон – тогда на всю квартиру раздавался оглушительный богатырский храп. Потом он отмокал в коммунальной ванне, облезлой и проржавевшей, где, конечно, никто не мылся. Но ни ржавчина, ни сколы, ни подтеки Игнатьича не смущали.

Смущенно извиняясь, он спрашивал:

– Два часа, Юль, переживешь?

Юля смеялась:

– Да мокни, Иван Игнатьич! Хоть до завтра валяйся!

Игнатьич тут же грустнел и с тяжелым вздохом отвечал:

– Не, до завтра не выйдет. Моя-то меня, того, четвертует.

– Боишься ее? – удивлялась Юля.

Игнатьич, бывший буровик, мужик здоровый и крепкий, густо краснел.

– Боюсь, – признавался он. – Она у меня такая! Ка-а-ак двинет! Рука будто колода. И давай орать как подорванная! Так орет, что соседи магнитофон запускают, только б не слышать.

– Крепкая у тебя женщина, – улыбалась Юля. – Повезло тебе, а?

Игнатьич с гордостью кивал:

– А то! Она ж у меня директор, важная цаца.

Директор чего, выяснить не удавалось – Игнатьич тут же сворачивал с темы. Ну да бог с ним, смешной он мужик. Смешной и незлобный.

В дни, когда Игнатьич пил, а затем отмокал, Липочка из комнаты не выходила. Сидела тихо, как мышь, наверное, боялась. Пару раз Юля стучалась – жива ли? Липочка приоткрывала дверь и, испуганно моргая, удивлялась.

– Вы за меня беспокоитесь, Юленька? – И в ее почти бесцветных глазах закипали слезы.

Наконец Игнатьич, с огромным рюкзаком, полным провизии, чисто выбритый, посвежевший и бодрый, уезжал к любимой. Липочка выползала из норки и, испуганно оглядываясь, словно боясь встречи с тенью Игнатьича, мелкими шажками семенила на кухню, чтобы сварить свою овсяную кашу.

Коридор в старом сталинском доме был широченным. Девчонки играли именно там – Машка гоняла на велосипеде, Светка ковырялась с кубиками. Дети ссорились, обижались, рыдали по очереди, попеременно и вместе – еще дружнее. Юля выскакивала из комнаты и устраивала разборки.

Коридор был огромным, но не станешь же там есть и спать. А в комнате пробирались бочком – две детские кроватки, их с Димой раскладной диван, обеденный стол, четыре стула, книжные полки и шкаф для одежды. Телевизор приткнули на подоконнике, широком, как спальное место. Смотрели без звука – дети.

В один из приездов Игнатьича Юля завела разговор о сдаче его комнаты. Тот думал недолго:

– Не, Юль. Прости! Это ж моя… свобода, понимаешь? Скопычусь я, Юль.

Вот тогда и задумались о собственной квартире. Во-первых, можно продать комнату. В-вторых, подзанять денег. Наверняка сколько-то есть у теток, и они не откажут. Тома бережливая, лишней копейки не потратит. Да и у мамы наверняка имеется. Советские люди, пережившие многое, привыкли держать копейку на черный день. Только беспечная Верочка не думала о насущном – для этого у нее была Тома. Дима уверял, что и его помогут, нет даже сомнений. Стали вникать, что да как.