Мария Метлицкая - Стоянка поезда всего минута

Встав с кровати, она пошла в ванную – умылась, на кухне глотнула вчерашнего чаю из чайничка. Чай был горьким, очень черным – к Петиному приходу она всегда заваривала свежий чай, за полчаса до того, как он сядет ужинать, чтобы чай настоялся. Чай он любил крепкий и свежезаваренный, говорил, что пить испитую заварку – позор и полнейшее бескультурье.

Она усмехнулась. «Да, да, Петя, я бескультурная. Я теперь вообще никто – вчера была любимой. Невестой, почти женой. А сегодня я брошенная невеста, и жених мой – вот позор-то! – сбежал прямо из-под венца! Не думала, что именно мне придется это пережить. Совсем не думала. Но кто знает свою судьбу? Да и слава богу, что никто». Во рту стало так горько, что она скривилась. Обвела глазами кухню, тут же, как на кинопленке, проплыли их вечера – свежий чай, мамино крыжовенное варенье, карамельки в хрустальной конфетнице, сдобные булочки с изюмом, купленные накануне. Тонко нарезанный лимон – это для нее, это она любила чай с лимоном. Растрепа Лелька с вечно тоскливым выражением на лице, поглаживающая живот. И смех. Его смех, ее. Он любил их веселить – рассказать анекдот, смешную историю: «Ну, девки, чего такие смурные? А ну-ка!» И Юля хохотала. Она всегда хохотала, когда он смешил. И Лелька смеялась как курица: «Кудах-тах-тах!» От ее смеха им становилось еще смешнее.

Все кончилось, и кухня эта стала чужой. Теперь были особенно заметны и треснувшие стены, и поломанный кафель, и старая плита с ржавыми конфорками. Почему-то это особенно бросалось в глаза.

Как она этого не замечала? Боже, какая убогость и грязь. Три, не три, бесполезно. Во-первых, все старое, даже древнее. А во-вторых, Лелька, беспечная ее подруга, все равно все загадит, сколько ни мой. И эта квартира – чужая, темная, сырая, ободранная. Не то что их с мамой – чистота и уют.

Скорее отсюда бежать! Бежать сломя голову! Она не может здесь оставаться. Даже на час. Лелька? Ну как-нибудь. В конце концов, она ей не нянька. Поможет, чем сможет. Но оставаться здесь она больше не станет, пусть привыкает сама. Теперь им всем надо привыкать жить по-другому.

И она уверена – Лельке не хуже, чем ей. Та давно со всем смирилась и почти пережила. Да и потом, у Лельки был выбор. А Юле выбор не предложили. Да и вообще, хуже, чем ей, не бывает.

Юля открыла шкаф и отпрянула, как будто увидела гадюку: в шкафу висели Петины вещи: голубая в полоску рубашка, которую она ему подарила на день рождения. Синий свитер, подаренный на Новый год. Серые брюки – к свадьбе. Его любимая клетчатая фланелевая ковбойка, зимняя куртка, шапка из темно-синей шерсти, любовно связанная Юлей.

Побросала свои вещи в чемодан, кое-как, наплевать – думать о тряпках? Взгляд остановился на новом, купленном к свадьбе платье. Красивое. Вот его она никогда не наденет. Пусть остается здесь, в чужом шкафу. А вот туфли она заберет. Еще чего! Таким дефицитом у советских людей бросаться не принято. Туфли ей пригодятся. Если она будет жить…

Она тряхнула головой. Будет! Назло ему и этой, как ее? А да! Ира Сомова. Впрочем, до нее Юле, брошенной и опозоренной, нет никакого дела.

Чемодан оказался тяжелым.

Вышла в коридор и посмотрела на дверь в Лелькину комнату. Наверняка уснула. Лелька та еще соня.

Может, не стоит будить? Позвонит к обеду и все объяснит. Нет, как-то тревожно.

Осторожно приоткрыла скрипучую дверь. Лелька лежала на боку, без простынки. Ну да, укрываться в такую жару! Огромное пузо с вывороченным пупком, темные реки вен, потемневшие, огромные соски. Худые, разбросанные в стороны руки – некрасивые, кривоватые, похожие на птичьи лапки пальцы. Тощие, словно палки, ноги с вывороченными острыми коленками.

Как же Лельке не повезло. И при такой красавице-матери и королеве бабке Леокадии.

Громко вздохнув, Юля тихо шепнула:

– Лель, ты спишь?

Увидела, как та дернула тощей ногой. Услышала всхлип.

– Я не сплю.

Юля села на край кровати и взяла ее за руку. Рука, как ни странно, была очень холодной, почти ледяной.

– Лель, – прошептала Юля, – прости, но я ухожу. Я не могу здесь оставаться. Надеюсь, ты понимаешь.

Лелька молчала. Юля чувствовала, как напряглась, окаменела ее спина.

– Ты прости меня, а? – повторила она. – Я понимаю, тебе тяжело. Но, Лель, я не могу, понимаешь? Мне здесь трудно дышать. Да и за вещами он наверняка вернется. А встретиться с ним… Нет, не смогу. Просто не выдержу.

Лелька ничего не ответила.

– Да и потом, – судорожно вздохнула Юля, – видеть мою зареванную морду – вряд ли это то, что тебе сейчас нужно. Ты должна смотреть на красивое и думать о хорошем…