Аманда Ходжкинсон - Место встреч и расставаний [сборник litres]

Четыре минуты.

Я взбираюсь по ступенькам, прижимая к себе Тимми. В кармане, словно мешок с камнями, лежит письмо Митча. Я останавливаюсь на секунду на верхней площадке, выбрасываю письмо в мусорную корзину и, повернувшись, оглядываю вестибюль.

Одна минута.

Женщина все еще стоит там, улыбаясь мне сквозь слезы. Она машет мне, чтобы я уходила, но тут я вижу его.

Митча.

У меня перехватывает дыхание. На его лице какая-то новая, незнакомая мне, открытость. Его глаза полны радости и нетерпения. Его взгляд мечется по лицам в толпе; он взволнован и озабочен. У него новая стрижка, и я представляю, как провожу пальцами по его волосам, ощущаю их мягкость. Я думаю о том, как он гладит мои шрамы, целует созвездие из них. Я чувствую, что моя смелость куда-то уходит. Мои руки трясутся под весом Тимми.

А затем он замечает меня. Его лицо озаряется.

– Джози!

Он бросается сквозь толпу. И тут я замечаю, что у него в руках – букет красных роз.

Я отрываю от него взгляд и бегу.

«Толкай», – гласит надпись на двери. Я поворачиваю туда с Тимми на руках, обегаю, едва не сбив мужчину, который толкает дверь внутрь и буквально вваливается обратно в Центральный вокзал.

Я на улице. Я бегу вперед. Пар от люков расходится в стороны, словно занавес, и я бросаюсь к краю тротуара.

Меня чуть не тошнит, пока я стою в очереди к такси. Я поворачиваюсь и смотрю на двери безумным взглядом. Боже, он может выйти из них в любую секунду!

Я бегу на угол, где останавливаются такси, и на ходу хватаю ручку одного из них. Я вбрасываю внутрь Тимми, не дожидаясь остановки, и запрыгиваю туда сама. Называю ошарашенному водителю адрес дома Шейлы, но перед нами останавливается большой грузовик, преграждая путь.

Я в исступлении смотрю на дверь, но там только незнакомцы. Пока таксист сигналит, я открываю сумочку, куда женщина засунула банковский конверт, и вижу, что там шестьдесят долларов – достаточно большая сумма для меня. Еще там есть квитанция с ее именем – Мэри Хагерти. Возле нее – пробка, которую прислала мне мама.

Земля обетованная.

Я снова поворачиваюсь в сторону дверей. Появляется Митч с налитым кровью лицом.

Он осматривается по сторонам, а затем обнаруживает нас.

– Водитель, пожалуйста! – умоляю я.

Водитель выкрикивает ругательства, высунувшись из окна, но все же начинает медленно объезжать автофургон. Митч бежит к такси с мольбой и оторопью в глазах, что делает его лицо беззащитным. У меня внутри появляется тень сомнения. Может быть, я должна остаться. Может быть, в этот раз все будет по-другому.

Мои глаза снова опускаются на букет в его руках.

– Езжайте! – кричу я, и такси резко подается вперед.

Я крепко прижимаю к себе Тимми. Он, должно быть, так растерян, но не произносит ни слова.

Мы отъезжаем от Центрального вокзала. Я не хочу оборачиваться, но не могу ничего с собой поделать. Я уже не могу различить Митча сквозь грязное окно. Вижу лишь пар, поднимающийся от люков, толчею пешеходов, торопящихся на работу, домой, к новым горизонтам. Я размышляю, где буду спать сегодня ночью, следующей ночью. Размышляю, что я скажу Тимми.

Но я знаю, что поступила правильно. Мой последний взгляд, брошенный на Центральный вокзал, – конец одной истории и начало другой.

А на грязном тротуаре перед вокзалом лежит букет красных роз.

Целый год Вирджиния Коллиер избегала этого путешествия. Завтра, на самом деле, был бы ровно год с того дня, когда хорошо знакомая ей жизнь закончилась.

Но работник в билетной кассе этого не узнает. Он уставился на нее, изогнув в нетерпении и недоумении бровь. Наступила ее очередь, а босоножки на каблуках как будто слились с мраморной плиткой Центрального вокзала.

– Мисс? – произнес он и испустил вздох, показывая тем самым свой непрофессионализм.

Вирджиния уже давно привыкла и смирилась с этим звуком, который издавали большинство военных летчиков-мужчин даже после того, как сам генерал Хэп Арнольд приколол блестящие серебряные крылья на ее накрахмаленную белую блузку. Миленькой дамочке вроде нее, по всей видимости, не требовалось иметь мозгов, не говоря уж об интеллекте, чтобы управляться с чем-то сложнее тостера. И хоть ей не говорили это в лицо, это явно слышалось в их усмешечках, бормотании и, да, в раздраженных вздохах до тех пор, пока ее мягкие, как по маслу, посадки любого самолета от «P‐38» до «B‐24» не заставляли смолкнуть издевки – ну или по крайней мере снизить их громкость до уровня шумового фона.