Ян Козак - Гнездо аиста

— Ты не прав! — вырвалось у Гойдича. Он достал из кармана смятый носовой платок и утер им лоб. — Ты не прав, — повторил он спокойнее. — Мы уже сами себя встряхнули. Тем путем, что мы шли, дальше идти нельзя!

— Ты мне облегчаешь задачу, — сказал, помолчав немного, Врабел, глядя на завесу дыма. — Да. Мы должны все подробно обсудить. Но прежде… прежде я хотел бы сообщить… — продолжал он сухим, безличным голосом и впервые за время разговора посмотрел Гойдичу в глаза: — Вчера вечером, когда ты мне звонил, шло заседание бюро областного комитета. Как выяснилось, Гойдич, ты не справился с поставленными перед тобой задачами. Мы освобождаем тебя от исполнения твоих обязанностей…

В кабинете наступила оглушающая тишина.

Что?! Кто решил? Мне же ничего… Разве я не могу отстаивать свою точку зрения?.. А не ослышался ли я? Чей это был голос? Врабела? Секретаря областного комитета? Нет. Это был незнакомый, чужой голос… Но меня должны были по крайней мере вызвать, чтобы я… Как же это так, я оказался осужденным прежде, чем стал обвиняемым? И за что? За правду. Да разве тебе ее обнаружить, Врабел, увидеть ее всю — полную правду, если ты слеп?! Правда — только в ней сила, и ни на что другое нельзя полагаться. Как же ее постигнуть? Что же это происходит?.. — напряженно работала мысль Гойдича. Его трясло как в лихорадке.

— Я все же… — начал было он, но от волнения у него в горле застрял комок и перехватило дыхание.

Гойдич видел вокруг себя расплывшиеся, словно в тумане, лица.

У Бриндзака на лице жесткая, непроницаемая маска. Этот чувствовал себя победителем. За ним стоит сила. Как у изголовья постели тяжелобольного стоит смерть.

А как же остальные, те, что вместе со мной готовили карту? — подумал Гойдич.

Председатель районного национального комитета, который ему сначала ободряюще кивал, уставился в стол — лицо у него было удивленное и растерянное. «Отбивайся, — сказал он ему, когда они принимали обязательство. — Задание слишком велико. Мы столько не сделаем, даже если расшибемся в лепешку». Вчера, когда они возвращались из Стакчина, он был вне себя от злости. «Не было печали, так черти накачали!» А теперь вот сидит и молчит. Будто онемел.

Слева Сойка, напустив на себя равнодушный вид. Словно бы он меня и знать не знал никогда. Но уже смотрит на Бриндзака.

В глазах Галушки Гойдич подметил что-то такое, что можно было принять за сочувствие и возмущение. Но еще и страх. Казалось, он говорил: «Это без злого умысла. Ты же знаешь Врабела».

Гойдич посмотрел на остальных. Но даже Михалик не ответил на его взгляд. Он курил, лоб его побагровел. Гриц был сдержан и официален.

Решился заговорить один Галушка.

— Не знаю… Но это все же, пожалуй… — медленно, осипшим голосом начал он.

— Я хотел бы напомнить, что речь идет о решении бюро областного комитета, — прервал его Бриндзак и посмотрел на Врабела.

Галушка умолк. Несколько минут в кабинете снова царила тишина.

Гойдича бросало то в жар, то в холод. Он едва дышал. Стоял неподвижно и молча, как на похоронах. «Словно я уже сам лежу в гробу», — прошептал он.

А потом вдруг все в нем возмутилось, восстало.

Павлина ловкими движениями закладывала в машинку бумагу.

— Что случилось? — испуганно воскликнула она, увидев выбежавшего из кабинета Гойдича.

Она вскочила. Господи, что с ним? Какой он бледный. Под глазами темные круги…

— Ничего. Ничего. Я еще вернусь… Приведу в порядок и сдам дела… — бросил он и вышел из приемной.

Павлина услышала его тяжелый вздох. Тут снова распахнулась дверь кабинета, и кто-то крикнул:

— Гойдич!

— Слюнтяй! Не выносишь критики! Отнесись к этому как мужчина, иначе совсем развалишься — раздался голос Бриндзака. — А лучше пусть теперь развалится, чем тогда, когда, не дай бог, придет враг… — Последние его слова были уже едва слышны, потому что он прикрыл обитую дерматином дверь.

Павлину от волнения охватила дрожь. Она хотела побежать за Гойдичем, но не могла сдвинуться с места.

У подъезда дома шоферы и вахтер чесали от нечего делать языки. Красный «Москвич» и черный «татраплан» стояли во дворе.

Нагретая за день вечерняя улица благоухала сиренью, цветущей в палисадниках. Из костела после богослужения возвращались верующие; женщины шли с молитвенниками в руках, в праздничных платочках, а во взглядах их уже была обычная озабоченность. Подростки, которые толпились возле пивной, задевали проходивших мимо девчонок. Легкий ветерок вздувал юбки, гонял по площади пыль. Теплое майское дыхание сумеречной площади ласково овевало лица прохожих.