Ян Козак - Святой Михал

— Бог видит все, — сказал Марко. — И даже то, вычеркнет кто-нибудь кандидатов в бюллетене или нет.

Он говорил об этом горячо, можно сказать с воодушевлением, нарушив даже закон — ведь агитация накануне выборов запрещена.

Но на это никто не обратил внимания. Интересы поречан, их стремление к единству — вот что было для всех самым важным.

Даже такие отпетые безбожники, как Вилем и Адам, после этого богослужения были в каком-то приподнятом настроении. В костел они бы не пошли ни за что на свете, считая, что такой поступок запятнал бы их. Но тут, в сквере у костела, Вилем радостно улыбнулся Адаму. Разве часы, а значит, и это торжество не их рук дело? Да, у Вилема было такое ощущение, что сегодня чествуют именно их. Он искал глазами Эду. Но не нашел. Эда одиноко стоял на другой стороне площади и задумчиво глядел на башню.

В воскресенье ранним утром (часы на костеле показывали ровно шесть) Альбин вместе с Вилемом, Касицким и водителем автобуса Штепаном Бартовичем открыли избирательный участок, украшенный флажками и цветами. На стене висели государственный герб и портрет президента Новотного, окаймленный праздничной гирляндой. Они еще не успели сами выполнить свой гражданский долг, как явилась чета Эштоков.

Их приход вызвал удивление — обычно в подобных случаях они заставляли себя ждать или не приходили вовсе. Но оказалось, что их столь раннее появление на избирательном участке вызвано серьезной причиной. Супруги торопились на крестины в Мочараны, а добираться туда им предстояло пешком, поскольку по воскресеньям автобусы не ходили.

Пани Эштокова несла узелок с тортом. Он стоял в картонной коробке, но был так высок, что коробку нельзя было закрыть. На замысловатых украшениях из крема, напоминающих колыбельку, лежал пластмассовый младенец. Чтобы ненароком не смять торт, пани Эштокова не выпускала узелок из рук. Она подошла к урне и осторожно опустила избирательные бюллетени, выданные Альбином.

С улицы донеслось блеяние: Йозеф Матяш, как обычно по утрам, гнал коз на выгон. Он привязал их к забору, а сам зашел проголосовать.

Блеяние коз послужило для поречан своеобразным сигналом.

Пани Сайлерова подошла к окну, отдернула занавеску и, поглядев в сторону школы, сказала:

— Началось. Можем идти.

Беда Сайлер был в полной готовности: в праздничном костюме, в начищенных до блеска ботинках. После той злосчастной истории, в которую Беда попал нежданно-негаданно, супруги сочли своим долгом проголосовать в числе первых.

Те, кто не пошел в костел, друг за другом или группками тянулись к избирательному участку. Пришел и Кужела. Сегодня «Венок» был закрыт, потому что по закону до окончания выборов запрещалось продавать-какие-либо спиртные напитки. В Поречье, где у каждого в погребе были достаточные запасы и каждый мог выпить по своему желанию и потребности что угодно, такой запрет, с точки зрения Кужелы, был просто смехотворным. Но зато у него оказалось свободным воскресенье, чего не случалось уже давно. Медленной, тяжелой походкой пришел Мохнач, потом супруги Полаки с нижнего конца села — они собирались работать на винограднике до вечера. Площадь оживала.

Почти в то же самое время, когда к школе приплелся Адам, из калитки своего дома вышли Михал с Катариной. Катарина спешила в костел, но ни за что не хотела отказаться от радости и удовольствия пойти на выборы вместе с мужем. Они медленно, с достоинством шли через площадь.

На Катарине была кашемировая блузка, отделанная тонкими кружевами у выреза и на манжетах. Материал купил Михал и преподнес ей в знак примирения после одной из своих командировок. На груди с левой стороны поблескивала костяная брошка — летящая чайка, — тоже подарок Михала. Наряд ей был очень к лицу, она прямо-таки сияла. Катарина сознавала, что в том, как спокойно проходят выборы, есть и ее заслуга, поскольку она положила конец интригам против Михала. Когда они вошли в зал для голосования, она с улыбкой взглянула на Вилема, сидевшего за письменным столом, на котором лежали списки избирателей. Тот опустил глаза и, выдвинув ящик, склонился над ним, сделав вид, будто что-то ищет. Михалу показалось, что он покраснел.

Проголосовав, Катарина направилась в костел. Так как одета она была слишком нарядно и вырез блузки, отороченный кружевами, был вызывающе глубок, то перед входом в костел она набросила на плечи темный платок, дабы не осквернить дома господня.

Эда появился позднее, он все время слонялся возле школы — хотел быть под рукой, если вдруг зачем-то понадобится. Настроение у него было скверное, и, чтоб подбодрить себя, он уже с утра немножко выпил. Увидев Густу, Эда направился было к нему, но вдруг с недовольным видом остановился: Густа резко повернулся и зашагал к дому Вилема, где в эту минуту скрипнула калитка и в сверкающее солнцем утро вышла Луцка.