Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

Нет, возбудился, сволочь, от того, что заранее знал, что произойдет с сидящим перед ним человеком «в дорогой нашей столице». Секретом этим поделился с ним знакомый эфэсбешник в консульстве. Ответственный за визы. За кофе… после трудов праведных. Ткнул пальцем в мою паспортную фотографию и шепнул казаху на ухо: «А этого придурка… там… хе-хе… замочат».

Или он сам из конторы? Они любят привлекать нацменов на подлую работу.

Жалко, что я тогда не понял… не догадался… почему этот друг степей так дико на меня смотрел и потряхивал лошадиной своей башкой. Остался бы себе в Берлине, лопал бы и дальше свои креветки и принимал сандаловые ванны. И не носился бы теперь как неприкаянный между мирами.

Долетел я нормально, без эксцессов и задержек. В самолете поспал часок.

Когда подлетали к Внуково, видел на горизонте золотоглавый лужковский храм-кенотаф и Кремль, старые высотные здания и новую, футуристическую Москву… а внизу, прямо подо мной… улицу Волгина… узнал выходящий на нее торцом десятиэтажный дом, в котором прожила свои последние годы моя русская бабушка.

Опасался, что задержат прямо на паспортном контроле. Не задержали. Пограничник посмотрел на меня взглядом аллигатора и отдал мне паспорт.

Из окна такси смотрел на город…

Но не взволновался и не расчувствовался, как в мои прошлые приезды в Москву.

В скверной гостинице, окруженной бесчисленными угрюмыми железобетонными коробками, не нервничал и не переживал ни из-за наглых физиономий персонала, ни из-за знакомого тошного запаха советского общепита, доносившегося из кухни ресторана, ни из-за серого сырого белья, ни из-за неудобной и некрасивой мебели, как будто покрытой тонким слоем липкой перхоти…

Мне казалось, что и эти панельные дома и сама гостиница с ее обитателями были сделаны кем-то наспех из дешевого материала…

На следующий день прошелся по Ленинскому проспекту, не обращая внимания на то, что в горле першило и глаза слезились из-за выхлопных газов… свернул на Ломоносовский… обошел вокруг катастрофически уменьшившегося Дома преподавателей, нашел глазами знакомые окна… балкон… походил по двору, в котором так часто играл с товарищами в чижа и вышибалы. Но не ощутил тоску по детству, которая так грызла меня в мой последний приезд сюда, двенадцать лет назад.

Навестил и любимую когда-то Вторую школу. Постоял у входа, посмотрел на явно скукожившийся фасад, внутрь меня не пустил охранник. Попытался воссоздать в памяти… игру в прыгалки, флирт с одноклассницами, походы в универмаг Москва на переменах, уроки литературы с Германом и физики с дядей Яшей, танцульки… Ничего не вышло. Воспоминания превратились в неясные, размытые монохромные изображения и не оживали, как я их не теребил… как ни впрыскивал в них остатки жизненного эликсира.

От Второй школы прошел к Университету…

И тут меня тоже задержали на проходной и заставили уйти. На головах вахтеров я заметил ранки и шишки. От их лиц веяло непроходимой тупостью. Их губы и руки были похожи на плоскогубцы.

Не торопясь, обошел здание, напомнившее мне колоссальную статую безголового отца народов. Долго задирал голову, смотрел на окна. Представлял себе то, что было за ними… аудитории, коридоры, лифты, мраморные лестницы, столовые, в которых студентов кормили собачьей едой, книжные ларьки с томиками Бурбаков, разрисованные непристойными рисунками туалеты и помпезный сталинский актовый зал с мозаичными красными знаменами на золотом фоне… Тут я отсиживал бесконечные часы на нудных семинарах и лекциях, слушал душещипательную музыку Виртуозов Москвы, смотрел одобренные цензурой спектакли… тут, в плохо пахнущих общежитских клетках ласкал любимых, плавал в бассейне в Клубной части, задыхаясь от хлорных испарений, навещал деда-проректора на девятом этаже и работающую на кафедре мерзлотоведения мать.

Вспоминал, вспоминал…

Но прошлое не оживало. Его стражи, похожие на промышленных роботов, захлопнули у меня перед носом заветные двери, не пустили в чудесный, наполненный пряными ароматами, сладостными звуками панфлейты и интимными радостями мир. Мир влекущей алой мякоти, зеленых веточек и небесно-голубых небес. Мир нежных прикосновений и беззаботной болтовни…

Действительность пожухла, а моя память перестала воскрешать прошлое, превратилась в пыльную картонную коробку с черно-белыми фотографиями, валяющуюся на чердаке оставленного жителями дома.

За неделю я выполнил и перевыполнил свою программу.