Моасир Скляр - Кентавр в саду

(Красавица смеется, показывая крепкие ровные зубы: сколько бифштексов, должно быть, разгрызли эти зубы. Сколько мужских плеч искусали.)

Гедали растет на фазенде. Он спокойный ребенок. Любит дальние прогулки, несмотря на небольшой врожденный дефект: одна стопа у него слегка искривлена, так называемая конская стопа. Ему приходится носить ортопедическую обувь и помногу ходить пешком он не может. Зато он отличный наездник: скакать по полям для него – одно удовольствие. Отцу не нравится, что сын уезжает так далеко от дома, но мальчику хорошо в поле. Там он может часами разговаривать с воображаемым другом, маленьким индейцем Пери. Кстати, в этом заброшенном краю у него и нет других друзей.

Гедали очень любит скакать верхом, а еще он любит играть на скрипке. Иногда он играет на скрипке прямо на скаку, чем приводит в восторг родителей. И внушает им надежды. А вдруг их сын станет виртуозом? Таким, как Миша Эльман, Иегуди Менухин, Цимбалист? Да разве угадаешь, что может случиться: однажды ни с того ни с сего Гедали бросает скрипку в мутные воды реки. Такой уж он непредсказуемый. Но от этого родители и сестры любят его не меньше, только вот брат Бернарду от души его ненавидит. И не упускает ни единой возможности задеть. Вдобавок у Гедали появляется враг: Педру Бенту, сын соседа-фермера. Негодяй заставляет Гедали встать на четвереньки и садится на него верхом, как на лошадь. Этот прискорбный эпизод переполняет чашу терпения доны Розы. Она давно мечтает уехать с фазенды: ты же видишь, говорит она мужу, наши дети не могут жить среди этих дикарей.

Семья переезжает в Порту-Алерги, теперь они будут жить в большом доме в районе Терезополис. Гедали уже подросток. Но он все такой же застенчивый и нелюдимый – до такой степени, что Бар-Мицва празднуется дома, в кругу семьи.

Он очень умный. В школу, к великому огорчению родителей, мечтающих о лучшей доле для сына, чем прилавок принадлежащего семье магазинчика, он ходить отказывается, но очень много читает, учится на заочных курсах, изучает языки по лингафонному методу. И хобби у него интересное: телескоп.

– Вот тогда-то он и влюбился в первый раз, – говорит Тита. – В соседку, которую видел только в телескоп и даже – представь себе – ни разу не разговаривал с ней. Самое большее, на что он оказался способен, это послать ей любовное письмо с почтовым голубем по кличке Колумб. Да только Колумб, вместо того, чтобы доставить послание, воспользовался случаем и смылся.

Девушка улыбается.

Красивая девушка. Вообще-то не такая уж она и юная – трудно судить о возрасте из-за темных очков – пожалуй, даже старше, чем я, но факт остается фактом: у меня она вызывает зверское вожделение. Начинаю фантазировать: вот я преследую ее в горах Туниса и загоняю в ущелье, из которого нет выхода. Вижу, как она кидается мне навстречу, словно львица, обезумевшая от страсти, и мы занимаемся любовью там, в ущелье, в горах Туниса.

Или вот еще: мы скачем верхом по пампасам, оба обнаженные. Я нарочно направляю коня в ее сторону, мы сталкиваемся, падаем на мягкую траву, хохочем. Дальше все происходит так, как будто мы в ущелье в горах Туниса.

Третий вариант. Мы сидим в этом ресторане. Она вдруг вспоминает, что забыла в машине какую-то нужную вещь, документы, например. Просит проводить ее. Выходим. Моросит мелкий дождик. Бежим, говорит она, и мы выбегаем на улицу. Меня немного покачивает от выпитого. Скорей, говорит она и протягивает мне руку. Обнявшись, мы подбегаем к машине, моя спутница открывает дверцу, садится за руль. Я сажусь рядом. Несколько минут мы никак не можем отдышаться, смотрим друг на друга и смеемся. Фары проходящих машин освещают ее лицо, шею, часть груди, которую видно в расстегнутом вороте блузки. Дождь усиливается, теперь это ливень, с шумом обрушивающийся на капот машины. Как мы выберемся отсюда, спрашивает она. Не будем и пытаться, отвечаю я, лучше переждем дождь. Она наклоняется, чтобы достать документы из бардачка, блузка расстегивается еще больше, показывается грудь, и вот женщина уже в моих объятиях, и мы целуемся, как сумасшедшие. Я укладываю ее на сиденье, сам укладываюсь сверху, тесно, мы едва можем повернуться, я поднимаю юбку, не обращая внимания на слабые протесты – это безумие, Гедали, безумие – и тут случается непредвиденное, впрочем, ситуация от этого становится только пикантнее: я задеваю боком ручку переключения передач. Машина, стоявшая на первой передаче, без ручного тормоза, трогается с места, но я не в силах остановиться, я вот-вот кончу; Гедали, кричит она, машина поехала, ну, все, я кончил, вскакиваю и жму на тормоз. Смотрю на нее, она побледнела, глаза округлились. Не ушиблась, спрашиваю я. Нет, отвечает она, просто испугалась. И вдруг добавляет: какая жалость, Гедали, мне бы еще чуть-чуть – и все, Гедали. Ничего страшного, говорю я, повторим. И мы повторяем; на этот раз ей действительно хорошо. Мы садимся, смотрим друг на друга. И вдруг начинаем хохотать. Мы хохочем и не можем остановиться, я хлопаю ладонью по рулю и нечаянно нажимаю на клаксон, машина громко гудит, тут мы и вовсе умираем со смеху. И все еще смеясь, возвращаемся в ресторан.