Юрий Асланьян - Последний побег

Он обратил внимание на то, что толстый поставил свой зад на подоконник — аккуратно, как вазу с драгоценными цветами. Значит, пока бить не будут. Вероятно, бить будут потом.

— Меня зовут Григорием Васильевичем, — представился высокий, — я оперуполномоченный… И меня интересует, почему ты не подписал протокол?

— Если вы продолжаете настаивать, я могу подписать…

— Нет-нет, мы не настаиваем, — сказал толстый и, похоже, поторопился, потому что Григорий Васильевич опустил голову с выражением досады на лице — мелькнувшем, как фотовспышка.

— Свободно говоришь, непринужденно, — обронил он с усталой угрозой, — где работаешь?

— Я работаю наладчиком автоматических линий в объединении «Пермнефть». Живу по адресу: Люблинская, 33–12… На окраине города, можно сказать.

Григорий Васильевич тут же взялся за трубку телефона и набрал номер, назвал имя-отчество-фамилию, подождал и выслушал ответ справочной службы управления внутренних дел.

— Как ты оказался в общежитии?

— Простите, нас не представили друг другу, — ответил Куропаткин второму — мясному полуфабрикату, офицеру в штатском, сидевшему на подоконнике.

— Зови меня просто — начальником.

— Ну-у-у, это еще рано…

— И все-таки, как вы проникли в общежитие? — спросил Григорий Васильевич так, будто не придавал значения беглым словам — да вот, мол, бумаги в столе ищу.

Но Куропаткину один глагол понравился настолько, что он улыбнулся — толстому, но тот ответил не сразу.

«Замедленная реакция, — с глубоко скрытым сочувствием подумал Валерий. И тут же догнал сам себя: — Впрочем, этот без работы не останется, стране нужны молотобойцы, и мне достанется, один удар — и копыта в стороны…»

— Не проникли, а вошли — зашли в гости к моему другу, Геннадию Хорошавину.

Улица за оконным стеклом была так узка, что двухэтажное здание на другой стороне перекрывало собой сектор обзора полностью. Вечные студенты, знавшие историю университета лучше, чем предметы по специальности, утверждали, что при Ежове здесь находилась анатомичка медицинского факультета. Недаром эту пристройку к гуманитарному корпусу до сих пор называют аппендиксом. Смерть, говорят, тогда была более актуальной проблемой. Пристрой к гуманитарному корпусу… Вот это окна лингафонного кабинета. А теперь здесь, в стерильной ментовке, пытаются вырезать тот самый воспалившийся отросток, чтобы не доводить организм до перитонита.

— Вы предлагали вахтеру часы за то, чтобы он впустил вас. Вы устроили в общежитии попойку…

— Кто это вам сообщил? Вахтер?

— Его жена.

— Она позвонила в отдел милиции другого района потому, что хорошо знакома лично с вами? Почему не в свой район? Это надо будет выяснить… Она не сказала, что я пытался ее изнасиловать на пожарной лестнице?

— А что, ни разу в жизни не пытался?

— Если человек и пытался один раз, то это не значит, что он попробует во второй…

— А если он сделал во второй, то это не значит, что он не попробует в третий.

— Профессиональная логика, — кивнул головой Валерий.

— А кто у тебя дядя? — не выдержал Григорий Васильевич.

— Полковник, — ответил Куропаткин, стряхивая пепел, — или генерал — точно не помню…

— Почему ты все время смотришь мимо меня, в окно? — прервал паузу полуфабрикат, которого, надо думать, больше интересовали дядины петлицы, точнее, цвет погон и количество звезд на них.

— В этом корпусе до сих пор учится мой товарищ.

— Да-а? — обрадовался Григорий Васильевич и поставил мосластые руки на стол локтями, как ножки ручного пулемета. — Я тоже в нем учусь, на юридическом факультете, заочно.

— Однажды ночью мы пили с ним водку в аудитории — на втором этаже этого корпуса. В три часа он подошел к доске и написал на ней мелом: ну нэ за вон па ле жан… То есть, господа, он извинился за французский, у нас нет денег. Чтобы идти к таксистам за флаконом. Последнюю фразу он произнес на русском… Его звать Гоша Чадрошвили.

— Ка-а-ак? — низко склонил Григорий Васильевич голову, будто получил ценнейшую оперативную информацию.

Только лучше бы он при этом не улыбался — давно у стоматолога не был.

— Так он и мой товарищ…

— Здорово… Он такой же, как я, только лучше, — удивился Валерий и добавил — Как говорит мой дядя.

Оперуполномоченный улыбаться перестал. И Куропаткин (как кадровый гуманист) решил чуть-чуть отпустить вожжи.

— Мой дядя знает, что говорит, — он офицер СА.

— А может быть, решим вопрос проще? — вмешался полуфабрикат.