Юрий Асланьян - Последний побег

А Стац в это время торопливо долистывал в памяти записную книжку последних дней — где говорил не по делу? и кто так тихо стучит? И теперь понимал точно, что не будет больше душевных бесед, которыми втуне баловал подшефного Виктор Петрович с очень засекреченной фамилией. Такой вот неизвестный художник конца XX века.

— Вы, Алексей, не догадываетесь, почему получили приглашение сюда? — вслух поддержал мысли Алексея коренник, указавший Стацу его место. Ранее внешность Виктора Петровича навела Алексея, тогда еще студента, на неосторожную мысль, что самбисты с белым взглядом убийц работают только в шпионских отделах.

Коренник представился Василием Васильевичем — даже над отчеством не потрудился, простодушный. Ему Отечество дороже. И всей своей трансцендентальной мощью корпуса разогнал канцелярские иллюзии Алексея.

— Не догадываюсь, — чистосердечно соврал Стац. Да и не каяться он пришел, чтобы сразу колоться.

— А вот мы уверены, что вы более сообразительны, умны, ведь в университете, мы знаем, вы учились на отлично, — поднял свою лошадиную голову Василий Васильевич.

«Говорите, что умный, а держите за дурака», — подумал Алексей, разглядывая коренника, который был одет в костюм из синего материала в рубчик, сидевший на боевых плечах плотно, как вторая кожа. И держался главный так свободно, будто не было ему в мире равных, по крайней мере — в этом кабинете.

«Надо успокоиться, — говорил себе Стац заботливым тоном, — все будет в норме — прорвемся, куда мы денемся. Ведь я действительно ни-че-го не сделал. Нет, полудрагоценный, ты сделал — ты сказал вслух о том, что подумал, и сказал не в сортирной кабинке, а в комнате — в чужой комнате, где кто-то сидел и стучал — но кто же это? Наверняка «мне твой взгляд неподкупный знаком…»

— Виктор Петрович сказал, что речь пойдет о моей работе.

— Правильно сказал Виктор Петрович: речь пойдет о том, что ни на одну нормальную работу тебя не возьмут.

— А у меня и так ненормальная.

— Поэтому ты и занят поисками другой…

Самый молодой из трех, ровесник Стаца, молчал, слушал, запоминал, натаскивался. Или, может, другую какую-то роль играл — левую, правую, пристяжную, кнопки под столом нажимал, звукозапись вел — для протокола.

— Ты ищешь более интересную, более престижную работу — с перспективой на изолированное и благоустроенное жилье. Но разве можно тебе работать в прессе? — спросил Виктор Петрович, будто оправдывая официальную формулировку приглашения в ГБ.

И это они узнали…

— Я уже был оператором на нефтеперегонной установке. Я могу стать им снова.

— Твой отец тоже был рабочим. И он тоже может стать им снова — за пять лет до пенсии.

Алексей посмотрел на Василия Васильевича, не зная, что сказать в ответ — дар слова, присущий любимцу публики, оставил педагога, историка и путешественника.

— По твоей вине он может лишиться должности, которую занял, не имея диплома, благодаря золотой голове.

— Не по моей, а по вашей.

— Что? Что ты сказал? — привстал со своего места Виктор Петрович. — Образованный, что ли?

Вельяминов легко и важно, как вальяжный кот, вошел в подъезд девятиэтажного дома, окруженного стриженой травкой и аккуратной металлосетчатой оградой. Это был дом в квартале, который в городе называли «дворянским».

— Мое почтение, Федор Михайлович, — приветствовал он дежурного милиционера, — воров не было?

— Никого, даже тебя не видел — утром вроде бы не выходил… Опять в третью смену оставался?

— Работа, сержант, строительство социализма в отдельно взятой стране, окруженной империалистическим отродьем.

Сержант понимал. Родители тоже понимали, но волновались: подрос молокосос. Это после того, как он стал говорить, что остается на работу в третью смену — после второй. Впрочем, к воспроизводству Юра был готов гораздо раньше, чем к производству — механическому, номер четыре, машиностроительного завода. Так и пролететь можно, подумали родители хором — год назад, белокрылым планером пролететь над городом. И через полгода уговорили сына жениться. Правда, тот очень скоро понял, что в данном случае между красным фонарем и настольной лампой разница не очень заметная. И стал опять оставаться в третью смену, будто дважды Герой Социалистического Труда. Разошлись они еще быстрее, чем сошлись. Но мама все время беспокоилась.

— Мы сделаем тебе кооперативную квартиру, — сказала мама. Юра раскинул по ковру горнолыжные ноги и снисходительно ждал продолжения — он любил маму.