Юрий Асланьян - Последний побег

Как все это организуют поклонники, пардон, полковники техники госбезопасности? Стукачи из этих дверей, вероятно, не появляются, скорее всего, они встречаются со своими вербовщиками на железнодорожном вокзале. И все-таки, дорогой мой, ведь и на допросы вызывают не для того, чтобы сделать народным героем, временно засекреченным.

Алексей немного задержался на просторном крыльце, как будто привыкая к белому свету. Затем застегнул пиджак на одну верхнюю пуговицу — и пошел, на ходу доставая из кармана пачку сигарет, пошел прямо на голубые елки, за которыми Вельяминов читал свой эпистолярный роман.

Юрий вскочил — и зашагал прочь, по оптимальному азимуту, мертвому сектору, как они говорят, недоступному для взгляда человека, вышедшего из парадных дверей областного управления КГБ. И только укладывая письма в сумку у светофора, он изумился скорости своей реакции — даже прикурить не успел, придурок мотовилихинский.

Выхода не было — и он уже искал в темноте. Поэтому на ощупь открыл дверь света и надежды — в комнату Светы.

— Прошу политического убежища, — нагло произнес он с неизбежной щербатой улыбочкой, — всего-то и нужно мне пять рублей, не гневайся, мой каменный цветок.

В ответ хозяйка подняла свои лепестковые ресницы и усмехнулась, наверное, потому что бажовский цветок был вырезан из малахита, а это камень — полудрагоценный, поделочный. Не алмазные сережки в ушки, ах, нет, не алмазные сережки.

— Пришел, — констатировала она уголовный факт, — я уже в том возрасте, когда не гневаются… Я отношусь к мужчине, как к дождику — когда захочет, тогда и пойдет… И пройдет также.

— Ну-у? — привстал Пшеничников из кресла, когда Куропаткин пошел прямо на него.

— Все в порядке, — кивнул мастер по ремонту автоматического оборудования, — деньги, как утверждают крохалев-ские алкаши, имеют только одну модальность — наличную.

— Опять зажигать будете? — тут же раздался смелый голос, похожий на женский.

— Ха-ха, посмотри, кто идет! — воскликнул Куропаткин, отодвигая рукой продавщицу овощного магазина. И Пшеничников снова был вынужден привстать, чтоб разглядеть за стеклом дверей деревенских ходоков, угнетенных солнцем. Они шли медленно и не налегке. Похоже, что они несли вино в сумках. Поэтому далее Пшеничников начал подниматься из кресла, но Куропаткин опередил друга, неосторожно задел вахтерскую жену плечом — она еще визжала сзади, когда он торжественно, как Гагарин по трапу самолета, уже спускался по бетонным ступеням крыльца навстречу своим драгоценным друзьям. Минералам своим граненым.

Через полчаса после того, как все расселись в холле Генкиной секции, Алексей Стац вышел в туалет, сучонок. Вельяминов вспомнил об этом потом, прикуривая в очередной раз, — какое предчувствие у политического комментатора! Да-да, учитель уже находился в туалете, когда на этаже раздались громкие, многочисленные, перебивающие друг друга командирские шаги. Вторым услышал их Генка Хорошавин.

— Кажется, враги проникли в мою резиденцию, — успел заметить по этому поводу хозяин плацкартного койко-места.

— Распустил охрану, — пожурил Куропаткин товарища и соратника по многолетней борьбе.

Пожурил — и тут же опустил одну из бутылок под стол. Вторую не успел.

Потом вся компания, несмотря на крайнюю занятость, обратила внимание на то, что (вслед за дверью) в помещение ввалилась хорошо вооруженная банда в кожаных сапогах — больших и быстрых, будто портовые крысы.

— Всем стоять! — закричал лейтенант в синей форме МВД.

— На своих местах, — добавил тише высокий мужчина в гражданском костюме, жестами и мордой похожий на только что переодевшегося уголовника, еще не успевшего вытравить запах лагерной зоны.

— И не двигаться, — сбавил обороты лейтенант, добавляя истерического пафоса.

Офицер встал у дверей, ведущих на лоджию, заложил руки за спину. Его правый глаз подозрительно смахивал на прицел. У входа в секцию зависла, как вздернутая на крюк поросячья туша, надменная розовато-белая фигура в джемпере и два сержанта в форме.

Суровые лица центурионов пощады не обещали. Лейтенант не двигался — так, как будто кто-то мог спрыгнуть с третьего этажа, чтобы избежать неминуемой кары за содеянное, — придурок. Ну что тут скажешь, только два слова — группа захвата, блин…

— А чего стоять, когда все сидят? И как встать, если не двигаться? — удивился Хорошавин.

Надо сказать, что Князь Куропаткин удивился тоже — да так, что поставил стакан на стол, что случалось с ним только тогда, когда уже не мог найти рот — ни свой, ни чужой.