Алла Горбунова - Конец света, моя любовь [litres]

в мире звучат две сказки: весенняя и осенняя. одна – сказка надежды, другая – сказка катастрофы. в одной из них струны твоей души тихо звенят, отзываясь подснежникам, птицам и ветру. в другой – дождь, листопад, темное небо, и струны твоей души оборваны. путь назад заметен.

форточка была открыта, и в комнату проник запах озона: началась гроза. ливень ударил вдруг сотнями разверзшихся ночных потоков в океане белого и зеленого, и слышался конский топот струй, и стоны земли, когда в нее ударялись мгновенные электрические вспышки. стекла пылали и плыли, и вишнево-коричневая бабочка траурница влетела в открытую форточку на свет настольной лампы. он потушил лампу, убрал свои записи в ящик стола с тем, чтобы забыть их там и не открывать больше до конца жизни, и лег спать. всю ночь, просыпаясь от чуткого, тонкого от перевозбуждения сна, он слышал, как траурница колотится о стекло и льет дождь.

Жил-был писатель-луораветлан, по-простому чукча. Был он из береговых чукчей: охотился на нерпу, тюленя, моржа и кита. Жил он в яранге, на санях у него стояла печатная машинка, и на ней он печатал свои романы. Обычно писатель-чукча ходил по яранге голым, пил кофе, курил сигареты «Данхилл», делал пометки в кожаных блокнотах «Молескин», а потом печатал главы романов на машинке. Романы писателя-чукчи были проникнуты мифами, сказками, историческими преданиями и бытовыми рассказами. Он писал про ворона Куркыля, про хозяев воды и огня, про звезды, солнце и луну, про злых духов и зимнее жертвоприношение звезде Альтаир. Писатель-чукча получил от духов внушение о перемене своего пола и принял одежду и образ жизни женщины. У него был любовник – молодой шаман, которого он вечерами принимал у себя в яранге и после секса зачитывал ему главы своего нового романа-антиутопии «Грязный снег». Вся жизнь писателя-чукчи сводилась к охоте, ебле и творчеству. Писал он на русском языке, но сам никогда ничего не читал. Однако романы Теневиля (это был его псевдоним – в честь пастуха-оленевода, пытавшегося создать чукотскую письменность) пользовались огромной популярностью и были переведены на многие языки. Одетый в чукотскую женскую одежду с разрезом на груди и широкими рукавами, с выкрашенными в зеленый цвет волосами, он был завсегдатаем книжных ярмарок и международных фестивалей. И хотя Теневиль никогда ничего не читал, он писал так, будто прочел всех на свете и на всех скрыто ссылается. С кем только не сравнивали его творчество: с Кафкой, Хармсом, Андреем Платоновым, Веничкой Ерофеевым, Петрушевской, Зощенко, Домбровским, Бабелем, Ионеско, Брехтом, Эльфридой Елинек, Томасом Бернхардом, Пелевиным, Мамлеевым, Рембо, Бодлером, Тургеневым… Стоит ли говорить, что половину этих имен Теневиль никогда не слышал? Его натертое тюленьим жиром тело еще не привыкло к шелкам контекстов, но он не мог писать иначе, чем он писал, когда, после периода глубокой задумчивости, во время которой он не мог ни есть, ни спать, он получал вдохновение на грани смерти. За это-то вдохновение и полюбили его во всем мире, духовидца и собеседника медведя и ворона, простого и утонченного, возвышенного и насмешливого, изощренного и бесхитростного Теневиля.

Выйдя замуж и переехав к мужу, Инна Леопольдовна узнала, что у мужа ее есть одна особенность: вначале ей показалось, что он никогда не кладет вещи на свои места, а рассовывает их по квартире самым хаотичным и причудливым образом. Потом она поняла, что нельзя даже сказать, чтобы он их рассовывал: они сами оказывались в совершенно невообразимых местах, куда ни Инна Леопольдовна, ни ее муж никогда их не клали, и вот тут различие между Инной Леопольдовной и ее мужем заключалось в том, что Инна Леопольдовна впадала от этого всего в совершенную растерянность, а муж эти вещи неизменно находил при помощи своей удивительной интуиции. Он ходил по квартире, будто принюхиваясь или играя в «холодно – горячо», словно какой-то невидимый компас вел его, и он обнаруживал велосипедный насос в холодильнике, книгу, которую Инна Леопольдовна оставила на тумбочке, в пенале для круп, упаковку таблеток – в углу шкафчика для обуви, зимнюю шапку – в шкафу для посуды, а пакет с удобрениями – в стиральной машине. – Как они туда попадают? – вопрошала Инна Леопольдовна. У мужа не было ответа. – Как ты их находишь? – поражалась бедная женщина. – Просто знаю, – пожимал плечами муж, – думаю о какой-то вещи – и начинаю чувствовать, где она может быть. В принципе, никакой необходимости соблюдать порядок и класть вещи на свои места для него не было – обладая такой поразительной интуицией, он мог найти их где угодно, поэтому не считал необходимым приписывать им какие-то раз и навсегда отведенные места. Вещи знали это и свободно перемещались по квартире, как им свойственно, когда их никто не контролирует и они определяют ход своего движения сами. Одна и та же вещь сегодня была на подоконнике, завтра за шкафом, послезавтра под кроватью. В их движении не было никаких ограничений, никакой логики. Но муж Инны Леопольдовны всегда знал, где они, он существовал в симбиозе с вещами. – Вечно ты ничего не можешь найти, – недовольно ворчал он на Инну Леопольдовну, доставая ее дамскую сумочку из духовки.