Юрий Щекочихин - Армия жизни

— А ты состоишь в ВЛКСМ?

— Приходится. Куда же от этого денешься?

— Понятно. Ну а что же тебя заставило позвонить нам?

— Во-первых, я не поверил в достоверность вашей статьи.

— Но в такой же мере можно не поверить и в реальность нашего разговора.

Он помолчал, потом повесил трубку. И прошло время с тех пор, уже немало времени, но я так и не могу ответить на вопрос, почему же он все-таки позвонил? Зачем? Что хотел услышать в ответ на то, что сказал?

Все эти команды — то, чем должен быть для молодых людей комсомол. А пока прием в комсомол и дальнейшее в нем пребывание чисто формально. Могу даже сказать по личному опыту в школе, что где-то в конце седьмого, начале восьмого класса начинается шум-тарарам: не выполняется план по комсомольцам. Но 40 человек едут в райком, получают билеты, и так далее. Чем ребята руководствуются? Чтобы быть как все, что, если не комсомолец, значит, что-то не то. Ну а дальше подливают масла в огонь комсомольские комитеты, сначала в школе, потом, как в моем случае, в институте. Комсомольские собрания, где один человек что-то читает по бумажке, остальные сидят в зале на задних рядах и откровенно зевают. Отсюда — стремление войти в команды. Тем более что команды есть, так сказать, по интересам, начиная от тех же скейти-стов, металлистов и кончая этими же нацистами, если на то пошло.

Алексей, 19 лет, студент, Москва

Но может ли у нас, в нашем обществе, где почти в каждой семье, остались жертвы войны, вырасти такой вот Слава?.. Может, это обычная телефонная бравада? Или нарочитая попытка шокировать собеседника, а вот как я вас?.. Или — лепет больного восемнадцатилетнего человека?..

Часто мне приходилось до ниточки разматывать клубок слухов, которые ребята пускали о нацистах, наших, отечественных. Пускали не специально, просто в юности хочется иметь не только друга, но и врага. Разматывать и убеждаться, что за «нацистами», на которых так хотелось напасть представителям других молодежных групп, миф, ерунда, не больше. Но я видел и парня, на груди которого болталась железная свастика. И группу короткостриженых, в черном, которые с неистребимым упорством доказывали своим сверстникам преимущество одной расы над другой.

Я знал, что корни подобного поведения искать-то надо не в темных подвалах прошлого, оплаканного и проклятого. И уж тем более не подозревать этих ребят, ненавистных для остальных не за действия, а за символику, в том, что они проповедуют идеи и чужой истории, и другого, давно уничтоженного гитлеровского государства.

И эти тоже наши. Наши, а не заброшенные к нам ночью на парашютах. Готовые к тому, чтобы вызвать ненависть окружающих только потому (как чаще всего выяснялось), что ненависть вызывал их собственный, переставший быть родным дом. Дом, в котором слишком огромной оказывалась разница между словами и образом жизни родителей, где только одним еще можно было сломать стену отчуждения и неприязни по отношению к самым близким, казалось бы, в мире старшим: тем, что этих старших повергнет в состояние ужаса та самая свастика.

Может быть, из таких Слава?

Он позвонил: «Меня уполномочили с Вами встретиться». — «Кто?» — «Наша организация».

Через несколько дней он пришел. Запись разговора с согласия восемнадцатилетнего «юного коммунара» Станислава записана на диктофон.

— Меня интересует начало, что вас соединило?

— Что соединило? Общий интерес.

— Когда это было?

— В прошлом году, в девятом. Ну, и общий протест, можно сказать. Общие интересы были специфическими. Мы увлекались нумизматикой — несколько ребят, и собирались создать клуб нумизматов. Но в школе это запретили. Сказали, мол, нечего. Нам это не понравилось. Решили собираться у кого-нибудь на дому. День за днем, монеты уже стали делом второстепенным. Как-то так сложилось, и потом, когда мы уже стали повзрослее, на перепутье, между девятым и десятым классом, мы стали говорить о формах общественного воздействия на нас. В первых днях сентября на Бородинском поле устраивается праздник, приходит много народа, и там мы увидели очень интересное молодежное течение — бонапартистов. Мы подумали, что же их могло объединить?

— А кто это такие? Не слышал…

— Это люди достаточно замкнутые, достаточно скрытные, у них — культ Бонапарта, культ грубой военной силы. Они считают, что сейчас рабочий класс в Западной Европе потерял свою революционность и революцию может совершить только армия.