Юрий Щекочихин - Армия жизни

Самое опасное, когда этот стойкий предрассудок сталкивается с мещанской психологией. По кодексу мещанина мир делится на «меня любимого» и остальных. Для «меня любимого», для моего любимого дитяти существуют только права, для всех остальных — только обязанности. Незрелое сознание тринадцати-четырнадцатилетних, подвергаясь атаке мещанского представления о мире, оказывается нередко направленным в сторону разрушения духовных ценностей, в сторону категорического снисхождения к себе и жестокости к окружающим людям.

Для меня было крайне неожиданным и важным, что Женя-Джека впервые ударил человека в шестом классе.

Фильм «Чучело» рассказывает именно о шестиклассниках. Точность совпадения меня потрясла.

Уверен, что сегодня необходим большой разговор о возрасте двенадцатилетних, потому что именно в этом возрасте, по моему глубокому убеждению, и начинается рождение гражданина.

Ролан Быков

Взрослые, по-моему, видят в современной молодежи только плохие стороны. Они хотят помочь нам, но чаще мешают, не понимая наших увлечений, интересов.

Сама я никогда не считалась «трудной». С первого класса училась хорошо, но где-то с 6-го класса примкнула к компании «трудных». Ребята были и ровесники, и старше. Почти у всех было что-нибудь неблагополучно в семье. У одного отец — горький пьяница, у другого мать с отцом развелись, у третьего мать умерла, и он «резко пошел вниз». Но все они были неплохие ребята. Позже к нам примкнули те, у которых было все хорошо дома, но их не понимали родители, хотели сделать из одного «великого музыканта», из другого полиглота. Делать нам было нечего. Решили записаться в спортивную школу, выбрали конный спорт, но нас не приняли, сказали, мест нет. После этого жизнь ребят стала «пропащей». Я же из компании выбыла.

Поведение и поступки ребят зависят от воспитания… Надо непременно чем-нибудь увлечь ребят, когда человек занят, у него нет времени на бессмысленное поведение.

Что не понимают взрослые во мне? Наверное, свободолюбие. Не хочу ни от кого зависеть в полной мере. Не понимаю в них реалистичности.

Я-ко, 14 лет, Ленинград

Мне вручили пачку двойных листков в клеточку. Я бегло просмотрел сочинения. Все они, конечно, были о жизни до… До того дня, когда судьба занесла этих ребят на окраину города, за глухой забор, в воспитательно-трудовую колонию.

За окном светило солнышко, ветер гонял по плацу два желтеющих листка. Я сидел и читал сочинения.

«В семье у меня дела были плохие. Отец часто пил и скандалил. Когда я был маленьким, мы с матерью очень часто убегали из дома и ночевали у соседей…»

«Вначале моя жизнь протекала, как и почти у всех людей моего года, то есть до пяти лет меня водили в детский сад, где я в какой-то мере воспитывался, но об этом что-то очень плохо помню. А вот с шести лет жизнь моя, если можно так сказать, пошла боком. Из детсада я по странным причинам выбыл и до школы находился без контроля, потому что, когда я просыпался, дома уже никого не было, и весь день я был сам себе хозяин: что хотел, то и делал. Родители мои, хотя и просили соседей, чтобы они за мной присмотрели, но какое дело соседям до чьего-то сына? Между прочим, именно в это время я и познал одну сторону денег. Около моего дома находился гараж комбината бытового обслуживания. Ну и там, как в любой «шарашкиной конторе», после работы шоферы и механики любили выпить. А так как делать мне было нечего, то я там все время крутился, сдавал пустые бутылки, благо магазин был под боком и бутылки в нем принимали любого калибра. На вырученные деньги я покупал конфеты и прочие сладости».

«Когда я пошел учиться в четвертый класс, между отцом и матерью произошла крупная ссора, и мать подала на развод… Мы уехали в другой город, и там я немного разболтался, как говорится, без отцовского глаза…»

«…Единственная моя претензия к отцу и матери в том, что уж очень строго меня держали в возрасте от 12 до 15 лет. В эти черные для меня дни очень много меня били ремнем за замечания в школе и вообще за мое мальчишеское поведение. Между прочим, били меня иногда совершенно ни за что. Могли бы просто со мной поговорить, и все было бы хорошо. После пятнадцати лет меня потянуло на улицу к более или менее взрослой жизни. Мне хотелось сходить в кино и на танцы, но меня по-прежнему не пускали. И вот в один декабрьский вечер я сказал маме, что в школе вечер и что я хочу туда сходить. Она мне категорически отказала. Тут я не выдержал, психанул и заявил, что на вечер в школу я все равно пойду. Когда я оделся, дорогу мне загородила мать. Мы с ней поговорили: сначала мирно, потом уже в резких тонах. В результате я оттолкнул ее от двери и выбежал на улицу. Почему я так подробно запомнил этот случай? Да, мне кажется, потому, что этот вечер явился границей, притом довольно резкой, в моих отношениях с семьей. Чем дальше шло время, тем я все меньше стал слушаться их советов, а поступал, как считал нужным…»