Дэвид Лодж - Думают…

Скоро, уже очень скоро увидит она свои ногти и многие другие вещи. Она сможет не только увидеть цвет, но и дотронуться до него, почувствовать его. Возьмет профессора Хьюберта Диринга за руку — голую руку, хотя «голая» — конечно, неточное слово, равно как и «обнаженная» или «неодетая». Она остановилась на выражении: «лишенная обычной кожаной оболочки». Но не успела придумать другие подходящие этому явлению слова, как щеки ее покраснели. Она понимала, что покраснение щек вызвано приливом крови к сосудам, однако видимые последствия этого феномена она знала лишь теоретически. В ее комнате не было ни единого зеркала, ни одной отражающей поверхности, и даже поверхность маски профессора Диринга зачистили так, чтобы наша героиня не углядела даже искаженного отражения своего лица.

Интересно, она симпатичная? А может, она красавица? Мэри надеялась, что она не совсем уж дурнушка… хотя бы ради профессора, которому приходилось по долгу службы проводить с ней так много времени. Она не могла спросить об этом ни бедняжку Люси, ни тем более мисс Кэлкатт, которая присматривала за ней в дневные часы, при свете электрической лампы. И она скорее умерла бы, нежели спросила об этом самого Хьюберта Диринга — от одной такой мысли Мэри снова покраснела. Обычно он хвалил ее ум, усердие и способности к наукам. Однажды, когда ей было четырнадцать, он даже сказал ей: «Ты — замечательная девочка», — и она записала это в дневник. Однако он умышленно избегал упоминаний о ее внешности, возможно, боясь пробудить женское любопытство и вызвать расспросы о цвете глаз, волос и губ. А вдруг она не выдержит, раздобудет где-нибудь осколок зеркала и испортит весь эксперимент? «Об этом можно было и не беспокоиться», — подумала Мэри, распрямляя спину и потягиваясь. Минутная стрелка продвинулась еще на один сантиметр.

Со своей стороны, она считала Хьюберта Диринга очень мужественным человеком и часто рассматривала его черно-белые фотографии. Как же ей не терпелось увидеть его, наконец, во плоти!.. Нашей молодой героине казалось, что ее изголодавшиеся по цвету глаза должны вначале увидеть лицо того великого человека, который воспитывал и учил ее много лет. Его губы скрыты под бородой и усами, и, значит, она первым делом посмотрит ему в глаза. Интересно, они у него коричневые или серые? Только не серые — она уже достаточно насмотрелась на серый цвет! В ее воображении они были карими, потому что слово «карий» ассоциировалось с тембром его голоса. Но как выглядит коричневый? Скоро она об этом узнает.

А вдруг не узнает? Она вспомнила нервную дрожь, что недавно охватила все ее тело, когда он сказал:

— Знаешь, а ты ведь можешь ничего и не увидеть.

— Ничего? — переспросила она.

— Я имею в виду цвет. Есть вероятность, что после такого долгого пребывания в монохромном мире… — Он не договорил, позволяя ей самой продолжить фразу.

— То есть может так случиться, что я уже стала дальтоником? — заключила она.

Он смотрел на свои перчатки, сильнее натягивая их на пальцы:

— Да, такая вероятность есть. Если это случится, сумеешь ли ты простить меня?

— Но ведь я даже в этом случае по-прежнему буду представлять интерес для медицинской науки? — храбро сказала она. — Это станет моим вознаграждением.

— Ты — прелесть, — сказал он просто, и все ее тело дрожью отозвалось на эти слова. — Я просто решил заранее подготовить тебя к худшему. Это мой долг. На самом же деле, я уверен, что завтрашний день будет счастливейшим в твоей жизни.

— Я тоже так думаю, — сказала она.

И вот этот день настал вместе с рассветной зарей (интересно, а как выглядит эта заря?), и час близился к одиннадцати. Минутная стрелка подступала к двенадцати. Часы начали бить. Но сердце Мэри стучало громче — оно всегда трепетало от сильных чувств. Она услышала, как отодвинули засовы дальней двери. Она поднялась и невольно поднесла руку в перчатке к груди.

Дверь распахнулась, и, улыбаясь в бороду, на пороге появился профессор Хьюберт Диринг.

— Ну, дорогая моя, ты готова к счастливому потрясению?

Мертвенно побледнев, Мэри вперила в него взор. Она не смотрела на его губы, обрамленные бородой и усами, не смотрела в его темно-карие глаза. Ее взгляд был прикован к самому яркому пятну на отвороте его пиджака. В петлицу был вставлен бутон розы, сорванный утром в саду, — ярко-красный бутон с несколькими зелеными листьями на стебле. Профессор перехватил ее взгляд и самодовольно ткнул пальцем в цветок.