Дэвид Лодж: Думают…

Я сидела напротив Кэрри: с ней легко общаться, она дружелюбна, как все американцы. Сказала, что ей нравятся мои книги, но не стала демонстративно петь дифирамбы, как это делал д-р Ривердэйл. Дала несколько хороших советов насчет магазинов в Челтнеме — она в этом разбирается.

Джаспер сказал, что с финансовой точки зрения Кэрри — прекрасная партия для Ральфа, и прибавил:

— Я думаю, поэтому Ральф по-своему ей верен.

— Как это, по-своему? — спросила я.

— Ну… Кэрри призналась Марианне, что у них есть договоренность: Ральфу не разрешается изменять ей на ее территории. У него и так немало возможностей развлекаться вне дома. На конференциях, например, или в рекламных турах. В «Частной жизни» его, между прочим, однажды назвали «ученым членом», — усмехнулся Джаспер и спросил, не смотрела ли я телесериал Мессенджера о проблеме взаимоотношения мозга и тела.

— Да, урывками, — сказала я.

На самом деле, я видела только последние десять минут последней серии, да и то случайно. Программа шла слишком рано, к тому же я не очень люблю научно-популярные передачи. Хотя сейчас можно было бы посмотреть. Вспомнилась большая римская голова Ральфа Мессенджера. Как он оторвался от аппарата (удлиненная конструкция, в которой лежал пациент, так, словно его телом вот-вот должны выстрелить, как из пушки) и сказал в камеру: «Так что же такое счастье и что такое несчастье? Может быть, это лишь проволочки в мозгу?»

Эта голова кажется непропорционально большой, когда видишь Мессенджера в полный рост, потому что ноги коротковаты. У него бычья шея и широкие покатые плечи, а голову он держит с небольшим наклоном вперед, словно готовясь к нападению. Без сомнения, он выделялся из прочих присутствовавших — чем-то неуловимым, таким обычно отличаются киноактеры или государственные деятели. Я изредка поглядывала на него, стараясь понять, как он умудряется не вздрагивать и не обращать внимания на постоянные вспышки софитов. Я встретилась с ним глазами, и он добродушно улыбнулся. Мы сидели слишком далеко друг от друга — чересчур длинный стол, гостей слишком много. В моем конце стола Джаспер вдохновил нас на обсуждение современных экранизаций классических романов, и мы сравнивали две версии «Эммы». (Николас Бек педантично жаловался, что лужайки в обоих фильмах выглядели подстриженными газонокосилкой — явный анахронизм.) На противоположном конце голоса вдруг зазвучали громче. Летиция Гловер и Ральф Мессенджер спорили об экологии.

— Земля нам не принадлежит, это мы принадлежим ей, — благочестиво заявила Летиция. — Краснокожие это понимали.

— Краснокожие? Вы говорите об этих ребятах, которые могли сбросить со скалы целое стадо буйволов лишь для того, чтобы заполучить себе на ужин бифштекс? — воскликнул Ральф Мессенджер.

— Я лишь процитировала речь вождя Сиэтла середины девятнадцатого века, когда американское правительство захотело купить землю, принадлежавшую его роду, — сухо возразила Летиция.

— Знаю я эту речь, — сказал Ральф, — ее в 1971 году написал один американец — сценарист документальных фильмов.

Аннабель Ривердейл, очнувшись от своего ступора, громко захохотала в воцарившейся тишине и сделала вид, что это — не она.

— Я не знаю ни о какой телепередаче, — продолжала Летиция, краснея, — я это в книге прочитала, и ваш сценарист, видимо, тоже.

— Он все это придумал, — парировал Ральф, — а защитники природы кинулись цитировать его высказывание в своих брошюрах, выдавая его за исторический факт.

Летиция взглянула на мужа, ища поддержки, но тот сидел, опустив голову, и, видимо, не желал рисковать своей научной репутацией, рассуждая на такую скользкую тему. Джаспер галантно пришел на помощь Летиции:

— Даже если фраза не историческая, Ральф, сама мысль все же может быть справедливой.

— Напротив, это совершенно ложная мысль, — сказал Мессенджер, — не мы принадлежим земле, а она принадлежит нам, как самым разумным животным.

— Как самонадеянно и евроцентрично! — Летиция даже закрыла глаза, чтобы как можно дальше спрятаться от этого гнусного утверждения.

— Что вы подразумеваете под евроцентризмом? — вызывающе спросил Ральф, наклонив вперед голову. Мы постепенно притихли и перестали есть.

— Европейские колонизаторы считали землю объектом купли, продажи и эксплуатации, — сказала Летиция. — А коренные народы обладали инстинктом сохранения своей родины и бережно пользовались ресурсами.

— Как раз наоборот — лишь ограниченность их технологий не позволила им полностью уничтожить свою среду обитания.