Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

Между тем неделя летела за неделей, проходили месяцы… Воспоминания о неудачных каникулах понемногу стирались в памяти, тускнели, и сознавать это было очень приятно. День ото дня мы возвращались к нормальной жизни, в которой по-прежнему было много больших и маленьких радостей. Не стану отрицать, мне очень нравилось смотреть, как растет и взрослеет моя дочь. После своего восьмого дня рождения Элли начала очень быстро вытягиваться и вскоре почти догнала тебя. Единственное, чего я побаивался, так это того, как бы она не стала проявлять раньше времени слишком большую самостоятельность, отдаляться… Нет, вы с ней всегда были очень близки, так что в основном я беспокоился за себя. Быть может, то, что я скажу сейчас, прозвучит слишком мелодраматично, но мне не хотелось, чтобы теперь, когда Элинор стала старше, она отбросила меня как что-то ненужное – как одну из тех игрушек, из которых она выросла или разлюбила, и которые томились в небрежении в глубине ее платяного шкафа. И я поклялся себе сделать все, что только будет в моих силах, чтобы сохранить нашу связь – связь между отцом и дочерью – как можно дольше.

Ей было уже лет девять, когда в классе делали какой-то исследовательский проект о бабочках. Элинор была очарована. Она рисовала бабочек, читала о них все, что могла достать, и даже упросила нас купить ей пижаму с узором из ярких мотыльков. Школа планировала организовать экскурсию в Ботанический сад на соответствующую выставку, но когда я предложил Элинор сходить туда заранее – только вдвоем – она мгновенно поймала меня на слове.

– Элли, иди скорее сюда, смотри, какая красота!..

В павильоне было тихо, как в хорошей библиотеке, окна заклеены глянцевыми плакатами с надписью «Соблюдайте тишину!», поэтому Элинор переходила с места на место с преувеличенной осторожностью, которая казалась мне немного комичной.

– Ой, правда! А как она называется?

– Это парусник, он же кавалер. – В природе я видел эту бабочку только раз в жизни на каком-то семейном торжестве в Норфолке, когда мне было примерно столько же лет, сколько Элинор. Уже тогда они были редкостью, что уж говорить о сегодняшних временах.

– Действительно очень красивая… красивый. – Элинор подошла так близко, что я почувствовал на руке тепло ее дыхания.

– На, сфотографируй его. – Я протянул ей свой фотоаппарат.

Взгляд Элинор сделался внимательным, сосредоточенным. Высунув от усердия язык, она навела объектив на трепещущие перед ней бледно-лимонные с черными, словно выведенными тушью узорами, крылья. Вспышку я отключил, звук затвора тоже. Элинор успела сделать с полдюжины снимков, не потревожив крылатого красавца, но возвращая фотоаппарат мне, она громогласно чихнула. Парусника точно ветром сдуло, а половина посетителей выставки с возмущением уставилась на нас.

Элинор посмотрела на меня. Глаза ее распахнулись во всю ширь при одной мысли, что я сейчас буду ее ругать, а я… я больше не могу. Схватив Элинор за руку, я потащил ее за собой к пожарному выходу. Оказавшись снаружи, мы хохотали до тех пор, пока у нас не разболелись животы.

Мне всегда очень нравились сосредоточенность, целеустремленность, энергия моей дочери. После бабочек Элинор столь же увлеченно и самозабвенно занималась каким-то другим проектом, потом – еще одним. Но как бы глубоко она ни погружалась в очередную тему, в ней все равно чувствовались и легкость, и жизнерадостность. Я заметил это, когда мы помирали со смеха на скамье возле павильона с бабочками, а другие посетители проходили мимо нас, недоумевая, что же такого смешного мы увидели. Впоследствии это не раз проявлялось в десятках ее остроумных и тонких замечаний, которые Элли отпускала за ужином или сидя перед телевизором. Это ощущалось даже в том, как точно она копировала твой голос, твои интонации, когда ты ворчала на меня за то, что я опять оставил на кровати свое мокрое после душа полотенце.

Увы, в школе жизнерадостность и остроумие ценятся не слишком высоко. Во всяком случае, оценок за них не ставят. Когда Элинор перешла в школу второй ступени, мы оба буквально извелись, но совсем не потому, что боялись столкнуться с теми же проблемами, что и в первом классе. Дело было во все том же беспокойстве, которое мы ощущали каждый раз, когда нашей дочери приходилось отправляться в какое-то место, где нам трудно было до нее дотянуться. Да, конечно кому-то может показаться, будто мы над ней тряслись, но, полагаю, это было не совсем так. Мы никогда не держали ее под стеклянным колпаком, но, с другой стороны, не стремились закалить ее характер, оставляя наедине с трудностями. Быть может, мы просто надеялись, что со временем Элинор станет менее уязвимой.