Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

Впрочем, время еще есть. Остался один день…

Я начинала плакать, стоило мне только почувствовать, как твое теплое тело прижимается к моему. Я плакала конечно не каждую ночь, но почти каждую. Я знаю – ты чувствовал это, потому что ты крепче обнимал меня, прижимаясь губами к моей шее. Порой именно после этого начиналась наша физическая близость. Не могу сказать, на чьей стороне была инициатива. Наше желание было обоюдным, равносильным. Лишь недавно мне пришло в голову, не была ли эта близость единственным средством навести мосты через разделившую нас пропасть. Как бы там ни было, в течение этих нескольких блаженных минут мне казалось, что все опять по-прежнему и что ничего страшного не произошло. Мы словно возвращались в первые дни нашей совместной жизни, когда у нас еще не было ребенка, не было Элинор – возвращались на ту узкую, односпальную кровать в съемной квартире, где мы могли не бояться, что помешаем спящим за стенкой Эди и Джулс.

Только вчера, когда мы отдыхали, насытившись друг другом, я подумала: вдруг именно сейчас я снова услышу твой голос, твои обращенные ко мне слова? Шесть месяцев осточертевшего молчания, наполненные обманом дни и отчаяние такое глубокое, что я готова была закричать лишь бы услышать звук, ощутить вибрацию воздуха, дались мне нелегко. И все же я продолжала считать, что рано или поздно мое терпение поможет мне до тебя дотянуться. Почему ты замолчал? Почему? Почему?.. Не знаю, но все еще надеюсь узнать, хотя времени осталось совсем мало. Вернее, почти не осталось. И все же я продолжаю убеждать себя, будто я видела, как твои губы едва заметно шевелятся, а на лице отражается неодолимое желание заговорить. Нужна лишь самая малость, чтобы ты нарушил затянувшуюся тишину. Увы, это продолжается лишь мгновение. Твое лицо снова становится неподвижным, и мы лишь устремляем пустые взгляды в темноту, как мы делали с тех пор, как Элинор отгородилась от нас стеной.

Вся причина в этом, не так ли? Кто-то словно повернул выключатель-диммер, пригасив ослепительный свет нашей яркой звезды, которая с тех пор только тлела, как умирающее в камине пламя. После того страшного вечера наша Элинор стала таять, превращаясь в призрак, в тень, в гипсовый слепок с оригинала. В нашем доме как будто поселился посторонний человек, который был нам абсолютно незнаком, хотя это мы его вырастили и воспитали.

Мы пытались что-то исправить, вернуться к нормальной жизни. Когда она начала учиться в шестом классе, мы надеялись, что привычная рутина занятий рано или поздно вернет нам прежнюю Элли. Мы с тобой нуждались в этом так же сильно, как и она сама. На работе я с трудом могла сосредоточиться на том, что делаю. Впервые с тех пор как родилась Элинор, я утратила способность контролировать картины и образы, которые так и мелькали у меня перед глазами. Я делала пациенту анализ крови и видела, как Элинор, испуганная и растерянная, сидит на унитазе, истекая кровью после насилия. Каждый раз, когда я видела молодого мужчину, который развинченной походочкой входил в приемную, небрежно опирался на конторку регистратуры и, расставив локти, принимался развязно и вкрадчиво ворковать с дежурной медсестрой, я представляла себе, как он уводит за собой в темноту спотыкающуюся на каждом шагу Элли. И так далее…

Мое положение было безвыходным. Я попала в ловушку, Фрэнк! Кому я могла рассказать, с кем поговорить? Не с тобой, потому что боялась оттолкнуть от себя то, что еще оставалось от моей дочери. Не с Эди. Не с коллегами. Да и обещание, как ни крути, есть обещание. Вместо этого я с пугавшей меня самое маниакальной настойчивостью стала изобретать способы хоть чем-то помочь Элли. Я пачками запихивала в ее школьный рюкзачок рекламные листовки с адресами кризисных центров психологической помощи, но стоило ей вернуться домой, как эти листовки снова оказывались у меня в руках. «Не нужно, мам. Правда, не нужно…»

Когда я снова заговорила с ней, тебя не было дома. Это случилось месяца через четыре после страшного вечера, когда отчаяние уже прочно укоренилось в наших с тобой сердцах. Вернувшись с работы, я поднялась наверх, чтобы переодеться, но остановилась напротив дверей ее спальни, набрала в грудь побольше воздуха и вошла.

– Привет. Как дела?

Элинор просматривала что-то в телефоне и на секунду приподняла голову. Этот жест означал, что она меня слышала, но не выдавал ничего, кроме растерянности и метаний.

– У меня для тебя кое-что есть. – Я достала из сумочки и протянула ей помятый лист бумаги, который распечатала на больничном принтере перед уходом.