Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Перед Леопольдом всплывает обрывок сна: увеселительное заведение и Аннели, подглядывающая за его эмоциями, он смотрит на Альберта и понимает, что тот читает в его глазах отвращение.

— Ну, если не хочешь… — разочарованно говорит Альберт, видимо понимая: что-то пошло не так, как он предполагал.

Леопольд встает.

— Я, пожалуй, пойду, — произносит он.

Альберт провожает его. В дверях Леопольд еще раз бросает на него взгляд и неожиданно для себя говорит:

— Так, значит, увеселительного заведения и не существует.

— Знаешь, увеселительное заведение это своего рода концепция. В действительности же нет более абсурдного понятия, чем увеселительное заведение: веселье каждого человека сугубо индивидуально. Что веселит одного, другому может показаться пошлостью. Поэтому-то я и сделал в письме основной упор именно на увеселительное заведение, зная наперед, какие соблазнительные мысли могут прийти в голову тому, кто найдет письмо… Порой мне кажется, что творчество и увеселения весьма близкие понятия, ибо и то и другое постоянно окружает нас, только мы не умеем распознавать их, потому и склонны чрезмерно мистифицировать оба эти понятия.

Сплошное надувательство, мелькает в голове Леопольда готовая фраза, он не знает, к чему отнести ее, и прощается с Альбертом. Тот кричит ему вслед, чтоб непременно записал свои переживания, и это звучит как издевка, а может, дело в нем самом и ему только кажется, что Альберт смеется над ним.

Тучи, громоздившиеся на горизонте, теперь затянули все небо, природа ранней весны, не озаренная солнцем, безрадостно серая. Леопольд идет на станцию, ждет электричку, которая отвезет его в город, — он хочет зайти в Дом художника и узнать, приняли или нет его картины на выставку.

Равнодушно и устало смотрит он из окна электрички на знакомый пейзаж. Не существует ни творчества, ни увеселительного заведения, злорадно думает он. Ему кажется, будто он издевается над самим собой. Сойдя с электрички, он останавливается у цветочных лотков. Покупает двадцать пять букетиков перелесок. Они не умещаются в руке, и он просит завернуть их в газету. Знает, что не годится нести цветы в газете, и поэтому спешит (временами даже бежит) к знакомому дому, поднимается по лестнице, тянется к звонку, но не звонит. Букетики цветов он рассыпает прямо перед дверью.

Час поздний, жюри наверняка уже закончило работу, Леопольд размашистым шагом идет к Дому художника и точно так же, не сбавляя темпа, проходит мимо него. В центре полно народу, люди торопятся, некоторые с тревогой поглядывают на небо, оно темное, угрожает дождем. Через какое-то время начинают падать первые капли и слышатся далекие раскаты грома. Природа обрадуется дождю, думает Леопольд, садится на скамейку возле церкви и с улыбкой смотрит на спешащих прохожих.

И вдруг решает: он не пойдет сегодня в Дом художника, он заглянет туда в понедельник или во вторник, тогда и узнает о своих работах. С пронзительной ясностью понимает, что и не хочет, чтобы его картины на этот раз были приняты. Они еще далеки от того, какими бы он хотел их видеть. Он верит, что когда-нибудь сможет прыгнуть в море с высокой скалы, зная, что уцелеет, а пока у него нет никакого желания лицезреть свои картины на стенах выставочного зала. Над его головой прокатывается гром, и внезапно Леопольда охватывает удивительное чувство освобождения, какое должно быть у рыбы, которую выпустили из аквариума в большую воду.

Он шагает под теплым благодатным дождем, проходит мимо укрывшихся под навесами крыш людей, поднимается по отлогому склону в парк, где стоят высокие пышные липы. Нет, он не ищет под ними укрытия, он просто хочет постоять рядом с ними, радуясь дождю.

портрет героя романа на фоне захолустного городка ранним утром — беглый взгляд назад на минувший вечер и ночь, сопровождаемые непрерывным стуком вагонных колес — вопреки ожиданию, человек отправляется иной раз в увеселительную поездку и спит в номере гостиницы — сумбурные и странные ситуации возникают в сновидениях, однако в снах немало достоверного — мужчина с экрана телевизора ныряет под одеяло.

За ночь подморозило. Земля, успевшая растаять на раннем весеннем солнце, снова затвердела, под ногами хрустела ледяная корочка, и холодный безоблачный край неба полыхал грязновато-розово. Где-то поблизости раздавались глухие удары башенных часов, удары отскакивали от крыш, разносились по улицам, наталкивались на трубы или скользили мимо них, и тут же слышались новые удары, чтобы погаснуть в тех же трубах и в роще, которая одним краем примыкала к железнодорожной станции, тщетно пытаясь скрыть от глаз приезжающих виднеющиеся в отдалении аляповатые фасады похожих на ящики складских помещений и непролазную грязь площадок перед ними. На улице царило раннее субботнее утро: редкие прохожие, колебание шторок в сонных окнах домов, ютящихся у края дороги, — это любители раннего вставания по привычке смотрят, какая сегодня погода, чтобы затем еще немного вздремнуть, пока увлекательная часовая радиопередача «Для дома, для семьи» не напомнит им о том, что пора начинать день.