Степан Гаврилов - Опыты бесприютного неба [litres]

Мой карман с ворованным листочком – отличный предлог, чтобы меня замочить. Как стало тихо во всей этой Богом забытой деревушке! Точно, никто не услышит моих отчаянных криков, никто не придет на мою мольбу о пощаде.

И все-таки я был невиновен. С самого первого удара там, на квартире, я чувствовал мальчишескую, бессильную обиду, чувствовал, что все это, сука, незаслуженно.

«Как же незаслуженно? – скажет Ролан, вынимая из моего кармана свернутый вчетверо листок. – Невинные не шарятся по чужим сараям. Кончай его, братва!» Да, за такое эта бригада меня точно прикокает: судя по количеству прямоугольничков на листе – в денежном эквиваленте, – я забрал около двух своих окладов у Шульги.

Злой сам на себя, я вновь приподнялся со своего ложа и вышел на улицу. Было поразительно тихо, только размеренно ухал в ушах пульс. Я пощупал бумажку в кармане – моральный закон во мне подвел, зато над головой развернулось звездное небо. Жирная точка самолета спускалось куда-то за лес.

Фонарь над сарайкой все так же ровно горел латунью. Я отвернулся от него, сел на лавочку и закурил последний красный «Максим». Сигарета быстро закончилась, я встал и, оглядевшись еще раз, порывисто двинулся к сарайке, вынимая из кармана листок.

Вдруг что-то меня остановило. Сразу за сарайкой и баней стоял покосившийся забор. Я видел его и раньше, то только сейчас я заметил, что в нем, прям на самом видном месте, расположена маленькая, скособоченная, убогая дверь. Она была сколочена – как это часто бывает в садово-огородных хозяйствах – из всякой бросовой фанеры и трухлявых досок. Я подошел поближе и потянул за ручку. Дверь с тихим скрипом отворилась. Передо мной раскинулось заброшенное поле, поросшее крапивой выше головы. Какое-то время я молча смотрел в эту глухую темень и слушал, что творится вокруг, – тиха августовская ночь.

Что-то заставило меня оглянуться. Все тот же сад, где-то далеко выглядывающий дом со слабо горящими окнами, рядом – птичник с перепелками. Слева – ржавый бак. Почему-то я не удивился, когда увидел их – пару больших, гордых мальчишечьих глаз, смотревших на меня сквозь темноту. Пацан все так же гордо разглядывал меня. В руках он держал одеяло.

Я машинально приставил указательный палец к губам, затем поднял ладонь над головой и помахал.

Дальше дело было за малым. Я рванул что было мочи, через все эти заросли.

Какое-то время я был уверен, что мне удастся не ужалиться крапивой. Вскоре я молил о том, чтобы хоть какой-то участок на моем теле остался не обожженным.

Когда заросли закончилось, я выпрыгнул на улицу, освещаемую несколькими фонарями. Аккуратные дома стояли один за другим. Я рванул направо, стараясь бежать как можно более бесшумно. Из-за ворот иногда слышались звоны цепей и ленивые, неуверенные собачьи тявканья.

Вскоре я добежал до небольшой развилки в три дороги и, быстро прикинув, что к чему, побежал по одной из них. Все вокруг меня бешено пульсировало.

Вокруг скакали только пятна, световые контуры, просто цвета, было только дыхание. Наверное, именно поэтому я не мог разглядеть машину, с заглушенным мотором стоявшую прямо на развилке в густой тени.

Когда я побежал в ту сторону, где, согласно моим предположениям, должен был находиться выезд из этого неизвестного населенного пункта, машина на первой передаче двинулась за мной. Согласен, бежать по единственной на всю округу дороге было так себе стратегией – опытный партизан выбрал бы путь через лес. Но я не замечал преследования и продолжал бег. Дорога пошла между двух высоких заборов из переливавшегося в темноте профнастила.

Скудное, редкое уличное освещение закончилось, меня снова обступила темнота. Я сбавил ход и даже стал переводить дыхание, когда земля под моими ногами вдруг засветилась грязно-серебристым. Обернувшись, я зажмурил глаза: фары мгновенно ослепили. Машина на полном ходу приближалась. Даже если бы я побежал вперед по улицам, то шансы мои были бы невелики. Накрытый отчаянием и пустотой, я просто стоял и смотрел на то, как пара фонарных глаз летит с нечеловеческой скоростью в моем направлении.

Если увидеть Землю из космоса, всю Землю увидеть перед собой, то единственная вещь, которую останется сделать, – рассмеяться. Не злым от страха смехом, не от обманутых ожиданий, не от разочарования или несбывшихся надежд. От счастья. От невероятного, неземного счастья, космического, транспланетного счастья.

Стать одной большой гагаринской лыбой, чувствовать пустоту в легких и не понимать, как можно в жизни вообще делать что-то другое, кроме как смеяться.