Степан Гаврилов - Опыты бесприютного неба [litres]

– Испытания, – почти пропел Шульга. – Торсунок сказал: «То, что нас не убивает, делает сильнее».

– Шуля, задрал, – не выдержал я, – это коты?

– Да какие они коты? – Шульга блаженно улыбнулся. – Так, простые наркоторговцы.

– Что нам делать? Когда меня отпустят? Я тут ни при чем, скажи им!

Теперь я понял, почему он так странно лыбился. Его нижняя губа, как и глаз, была разбита.

– Разберемся, – сказал он, а потом непринужденно развалился на полке и сцепил свои мерзкие, длиннющие пальцы в замок. – Чаю вот хочу. У тебя нет пуэра с собой?

– Когда они тебя схватили?

– Меня никто не хватал. Я сам с ними поехал, – ответил он и для пущей уверенности добавил, цокнув: – Доб-ро-вольно.

Из мутного маленького окна на его разбитое лицо падал нежный свет.

– Когда это было?

– Вечером вчера.

– Почему ты не позвонил мне и ничего не сказал?

Он сел и посмотрел на меня со смесью раздражения и тоски.

– А с чего бы я тебе позвонил, дорогой? С этой вот мочалки? – Шульга кивнул на вихотку, висевшую на стене.

– Что им нужно?

– Знаешь… Торсунок говорит, в ведах написано, что если мы на кого-то работаем, то это значит, что мы в прошлой жизни не отдали ему долг. Вот ты на меня работаешь – отдаешь что-то с прошлой жизни. А я, видимо, задолжал им.

Я сел и закрыл глаза. Очень захотелось выпить водки и лечь спать. С Соней.

– Какой же ты мудак, Шульга, – сказал я, не открывая глаз. – Ты думал, что обойдешь систему, взяв на вооружение эти свои ссаные эзотерические прибамбасы. Ты думал, что ты вне системы уже только потому, что поставил на полочку Ганешу и послушал своих этих лекторов-имбецилов. И ты ведь до сих пор не понимаешь, что все это – атрибутика. Что цели-то у тебя были ой какие мерзкие – ты хотел наебать систему, но ее невозможно наебать, потому что система и придумала наебалово.

– Ой! – крикнул он визгливо. – Ой! Бунт! Куда бы спрятаться!

Этот ушлепок вскинул руки и засмеялся – от души, весело, заливисто.

– Скажи-ка мне, а кто у нас тогда молодец? Ты, что ли? За два года, пока я был на зоне, я сделал больше, чем ты тут, на свободе. Чего ты добился за это время? Поменял миллиард работ? Вот так достижение! Вот кто достоин звания «заслуженный взломщик реальности».

Тут дверь в баню отворилась. Вошел молодой армянин, который был за рулем. Он глянул на Шульгу.

– Опять кричишь? – проорал армянин.

Шульга выставил ладони вперед и напряг свои костлявые пальцы. Выглядело это как хлипкое оборонительное сооружение.

– Да ладно. Я друга просто рад видеть, – не меняя градуса театральности, ответил он.

Армянин ринулся к нему. Шульга сжался в испуганную, жалкую позу. Боец остановился прямо возле жертвы, снял со стены мочалку и отошел назад к дверям.

– На вот, – сказал он, – помойся!

С этими словами он захохотал и кинул мочалку в Шульгу. Когда гость ушел, Шульга принял прежнюю непринужденную позу и с достоинством заметил:

– У них тут мальчик бегает. Видел, может? Докладывает им. Вчера решил покричать, этот гаденыш все рассказал батьке.

Мне вдруг снова захотелось спать. Я опять сел на полку к Шульге, прислонился к стене и спросил:

– А этот мальчик где? Твой который. Как его?.. Славик.

– Не знаю. Когда я вышел вчера в магазин, он остался в квартире. Наверное, у этих он, у друзей наших в доме. Чпокают его, наверное.

– Что делают?

– Ну что с ним еще делать?

Шульга начал что-то бормотать, тихо, вполголоса, совсем не так, как обычно. Я не заметил, как уснул.

Темнота обволакивала. Я проснулся от головной боли и жажды. Шея затекла, видимо, оттого что я спал на голой деревяшке. Через маленькое окошко пробивался латунный, рассеянный свет. Я огляделся. Шульги не было.

Бочонок в бане был доверху наполнен прохладной и чистой водой. Я наклонился и с огромной жадностью напился, потом умыл лицо. Стало легче, даже голова перестала болеть. Дверь в баню вдруг легонько скрипнула. Внезапный испуг заставил меня резко обернулся. Но никто не вошел, только ворвался теплый сквозняк. Я открыл дверь.

Она свободно отворилась в предбанник, а следующая дверь на улицу была настежь открыта. Прямо передо мной, за лесом, догорало закатное небо – чистое и высокое, кораллово-алое. Откуда-то издалека раздавались звуки – явно кто-то веселился. Я вышел на улицу и оказался в большом саду. С другой стороны небосвода опускались сумерки.

Звуки веселья явно доносились из дома, который было хорошо видно за садовыми деревьями. На лавочке рядом с баней лежала пачка красного «Максима» и спички. Я сел и в каком-то радостном отчаянии закурил.