Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

Я вспоминаю Володю, когда он пришёл в наш только что организованный театр на Таганке. Он стоял на лестнице после спектакля «Десять дней, которые потрясли мир», стоял с неизменной своей гитарой и пел недавно сочинённую песню «На нейтральной полосе цветы»… Мы бежали мимо, торопились по своим делам, не останавливаясь, а он стоял и пел. Пел — просто от хорошего настроения, от молодости, от здоровья, от надежды, от лёгкой влюблённости, оттого, что не петь не мог. Мне тогда не могло прийти в голову, что у Володи будет такой яркий и трудный путь. Мы все бежали, спешили тогда, не очень оглядываясь друг на друга. Это потом Володя напишет: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…».

Когда мы стали взрослеть, подходить к профессии серьёзнее, вернее, стали что-то постигать в ней, у Володи это совпало с большими, серьёзными работами в театре. Он прекрасно сыграл Хлопушу в есенинском «Пугачёве», брехтовского Галилея, стал репетировать Гамлета…

Гамлет — роль, требующая от актёра полного самовыражения, отточенного профессионализма, глубоких человеческих качеств и точного адреса во времени. За десять лет, прошедших с премьеры, я видела, как менялся Володя в этой роли, рос и профессионально мужал, взрослел человечески, вырастал в крупного актёра, за плечами которого стояло Время. Начинал он в Гамлете с узнаваемых мальчиков 60-х — в джинсах, с короткими крепкими шеями, спортивной, взрывной пластикой — для которых не существовало вопроса «не быть» — а был только ответ — «быть»… а закончил эту роль мудрым философом, с душевной болью, с неразрешимыми вопросами, с глубокой ответственностью перед временем и людьми.

18 июля. Опять «Гамлет». Володя внешне спокоен, не так возбуждён, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя, в сцене «мышеловки» опять убежал за кулисы — снова плохо с сердцем. Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота. Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряжённо. Впрочем, они в лёгких, летних одеждах, а на нас — чистая шерсть, ручная работа — очень толстые свитера и платья. Всё давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Кто-то сказал: «Фронтовые условия». Я пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть ещё раз». Никто даже не засмеялся, только Володя вдруг остро посмотрел на меня: «Слабо, говоришь. А слабо!». Понимая, что это всего лишь «слова, слова, слова…», но зная Володин азарт, я на всякий случай заслоняюсь: «Нет, Володя, сыграем 27-го»…

Актёр — профессия женского рода: желание нравиться на сцене, и потом это переходит в быт. Отсюда вспыльчивость, капризность, непостоянство, некоторая манерность.

Сегодня часто сетуют в газетах и на страницах журналов, и просто в беседах, что женщины растеряли свою женственность, а мужчины переняли много женских черт: слабость, незащищённость, отсутствие воли и постоянное прислушивание к собственному состоянию и настроению. Актёры — зеркало жизни, и все эти черты, естественно, отразились в них.

Володя Высоцкий — один из немногих актёров, который постоянно нёс «пол», вёл мужскую тему. Вести женскую тему на его крепком фоне было легко. На фоне его неудержимой силы, мужественности, темперамента — сама собой у меня шля тема незащищённости, слабости, растерянности… В такой расстановке сил у нас проходили дуэты и в «Гамлете» — Гертруда-Гамлет, и в «Вишнёвом саде» — Раневская-Лопахин. Таким же дуэтом мы хотели играть и в пьесе Уильямса «Игра для двоих», которую репетировали в последний год. Это был бы, кстати, и режиссёрский дебют Высоцкого. Работа эта для нас была очень важной и нужной — она подводила определённую черту в нашей профессии и жизни…

Вместе со спектаклями, которые ушли из репертуара нашего театра со смертью Володи, для меня ушёл лучший партнёр, у которого я училась, как быть всгегда в форме (а Володя не давал себе спуску даже в самые тяжёлые дни, когда был нездоров); как читать стихи (Володя, как поэт, остро чувствовал ритм и строчку); как не уставать и приходить на репетицию утром в творческом состоянии; как работать, расширяя постоянно рамки своих возможностей, как быть безжалостной к себе во имя любимого дела…

25 июля. Приезжаю в театр к 10-ти часам на репетицию. Бегу, как всегда, опаздывая. У дверей Алёша Парайкошиц, зав. постановочной частью: «Не спеши». «Почему?». «Володя умер». «Какой Володя?». «Высоцкий».

Репетицию отменили. Сидим на ящиках за кулисами. Отупление. Рядом стрекочет электрическая швейная машинка — шьют чёрные тряпки, чтоб завесить большие зеркала в фойе… 26-го тоже не могли репетировать. 27-го всех собрали, чтобы объявить техническую сторону похорон. Я выступила в конце — не хотелось, чтобы все вдруг разошлись. «Мы сегодня должны играть «Гамлета»… — начала я и минут пять молчала — не могла справиться с собой. Потом сбивчиво говорила о том, что Володя был человеком, с которым легко было работать, говорить о профессии, договариваться, как сегодня играть. Говорила о том, что закончился для нашего театра определённый этап, который так трагически совпал со смертью Володи. Говорила о нелепости смерти, о горьком чувстве необратимости — сожалении: сожалении, что не успели сказать то, что хотели, сожалении, что заставили делать то, что не мог…