Александр Мелихов - Тризна

Бицепс, на котором висел старик, начала сводить судорога, но когда Олег попытался перехватить руку поудобнее, старик закричал так, что Олег вздрогнул:

– Ты делаешь мне больно!! О, как я страдаю! Ой! Ой!

Может, это у него больничная привычка, мелькнуло у Олега в голове, – не будешь орать, так САНИТАРКА и вовсе не подойдет? Тем более, ее еще только ищут.

– Сядем, ты меня совсем загнал, – капризно хныкнул старик и со всего роста, будто кому-то назло, плюхнулся на травяную кочку.

– Вы не простудитесь? – осторожно спросил Олег, разминая руку.

– «Простудитесь»! Сначала доводит человека до инфаркта, а потом говорит «простудитесь»!

Но как будто смягчился, забормотал с трудными передыхами:

– Если бы тебе было девяносто шесть лет… да… меня сюда упаковал зять… Под-длецц! По так называемым бытовым показаниям… у меня память получше, чем у него… он сам забывает газ… молодой мужчина… я в шестьдесят три года еще как фотографировал, да… в двадцать четвертом году у меня была своя фотография, собственная!.. Я и тебе сделаю фотографию… если хочешь, могу на фарфоре… обязательно сделаю…

– Вам разрешают заниматься фотографией? – спросил Олег, вспомнив едва ли приспособленное для этого здание.

– Что значит «разрешают»? У меня собственная фотография… патент… налоги уплачены… ты завтра приходи ко мне в фотографию… хочешь – с женой…

Дальше они плелись уже совсем как черепахи, но старик, все больше обвисая, громко укорял Олега, что он, в угоду зятю, нарочно хочет довести его до инфаркта, и обещал снять с Олега фотографию неслыханной красоты, если Олег будет слушаться его, а не зятя. Олег успокаивал его как мог, пытался поддерживать его и так и эдак, но то у него задиралось пальто, и он одергивал его с нетерпеливой дамской стыдливостью, то сползали штаны, и Олег бесконечно подтягивал их, заправлял, казалось, с детства знакомое белье и перехватывал ремнем. Это уже получалось у него вполне профессионально.

Наконец старик съехал по Олегу на траву и объявил, что дальше идти не может и кровь его падет на головы его зятя и Олега. До интерната оставалось метров двести. Олег запросто дотащил бы его на себе, но старик начал брыкаться и обещал засыпать фотографиями, если Олег сбегает и позовет санитаров. Олег, однако, боялся потерять старика в темноте. Ориентиров не было никаких.

Делать, тем не менее, было нечего.

– Только вы, пожалуйста, никуда отсюда не двигайтесь, – предупредил Олег, и старик ответил очень резонно:

– Разумеется, ведь я должен сделать тебе фотографию. Если хочешь, могу на фарфоре. С женой. Только ради всего святого, сразу же возвращайтесь сюда! Если вы человек! – он вдруг вернулся к прежнему патетическому тону, служившему, вероятно, его официальной манерой.

Пухленькому доктору в приемном покое ничего не пришлось объяснять, он, не дослушав, набрал номер:

– Кого-нибудь… двоих… – и повернулся к Олегу: – Знаете анекдот: медведь спрашивает зайца…

– Простите, я боюсь его оставлять… пусть они покричат, – уже от дверей ответил Олег.

Старик не откликался.

– Эй, алло! – кричал Олег, не зная, как его назвать.

Был слышен только шум ветра в ушах. Олег почувствовал, как по лицу нарзаном побежали мурашки.

– Эй!.. дедушка! – неожиданно для себя закричал Олег.

– Да, да, да, я здесь! – словно вырвавшись откуда-то, заголосил старик и принялся стонать на разные голоса. До него было метров двадцать.

– Зять… фотографию… девяносто шесть лет… на фарфоре… – бормотал старик, и Олегу очень хотелось поскорее увидеть нормальных людей, и он с большим удовольствием издали отвечал аукавшим санитарам: «Мы здесь, здесь!»

Он радостно шагнул навстречу темной фигуре, полубессознательно удивившись ее кукольно коротким оттопыренным рукам. В свете луны он увидел пижаму и зимнюю шапку, под ней мерцало круглое, чрезвычайно дружелюбное лицо идиота. Во второго Олег уже не решился всмотреться. На сегодня с него было достаточно.

– Вам я тоже сделаю фотографии, – бормотал старик, поддерживаемый под руки. – Могу на фарфоре. Приходите с женами.

– Мне нужна фотография, – радостно поделился с Олегом идиот. – Ведь я работаю в милиции.

Олег со всей доступной ему учтивостью раскланялся и зашагал прочь, отряхиваясь от объятий со стариковским изгвазданным пальто.

Услышав обманчиво близкий шум электрички, он напоследок оглянулся на огни интерната и остро почувствовал каждую клеточку своего восхитительного организма. Он предельно отчетливо ощутил, что все это – и послушные мышцы, и ясный ум, и твердая память вверены ему только на время. Но ощутил без страха, а с какой-то необычной серьезностью. С ответственностью, что ли…