Александр Мелихов - Тризна

Внезапно перед Олегом возникло продолговатое стальное блюдо с коротеньким шашлычком, и он, не сводя глаз с Боярского, стащил зубами крайний кусок, обжегшись об обнаженный кончик торчавшей из него вязальной спицы, и принялся жевать так усердно, что Грузо, помедлив, тоже принялся за свой шашлычок. Они жевали, чокались, выпивали, снова наливали, снова жевали, покуда наконец пятисотграммовый графинчик не был опустошен, а томатный соус тщательно вытерт хлебными корками. Только тогда, когда прятаться сделалось больше не во что, Олег наконец решился сказать, что он на самом деле думает:

– Костя, не делай этого, ты там окажешься оторванным от Истории.

– И что? И почему это в Америке нет истории?

– Она-то есть, но ты не будешь в ней участвовать. Ты выпадешь из Большого Потока, сделаешься маленьким. Тебе придется жить для себя и исчезнуть вместе с собой, – Олегу было совестно, оглашать столь выспреннюю правду – но ведь правду же!

И он до бесстыдства пламенно вглядывался в огненные глаза Боярского, потому что его нужно было любой ценой спасать от его гордыни. Да, унижение снести нелегко, он и сам из-за этого много чего успел наворотить, но все-таки последней глупости он не сделал – не ушел от Обломова, от Истории…

Боярский, казалось, все понимал, он посерьезнел и погрустнел.

– Ты думаешь, я здесь не исчезну вместе с собой? – и внезапно что-то обрубил: – Ладно, сытый голодного не разумеет.

И прихлопнул о столик мятой полусотенной, похоже, еще заполярной.

– Я плачу. Не спорь, евреи славятся широтой натуры. Не хочешь послушать Сундука? Ну, ты оторвался от нашей неньки Америки! Русский рок – Америка у нас дома. Пока что в подвале. В общаге на Новоизмайловском, там у меня кореш. Вместе когда-то хипповали. Ты что, не слышал про «Пищу богов»?

– А, «Пища богов»! Видел в «Комсомолке», дискутировали искусствоведша и мент – невозможно было понять, кто искусствоведша и кто мент. Да, хочу, хочу!

Они уже стояли на зимней улице, и Олег рвался к «Пище богов», как гусар к цыганам.

Боярский и бомбиле в видавших виды «Жигулях» заплатил сам. Заплатил так щедро, что мрачный водила согласился его подождать – Грузо куда-то спешил.

В общежитском вестибюле – так повеяло утраченным студенческим раем… – красного толстого парня восточного вида у доски объявлений отчитывал другой парень, высокий и худой, видимо, студсоветчик.

– Ну что, Султанов? Тебя уже один раз выселять собирались – мало тебе? Чего тебе в комнате-то своей не пьется?

– В комнатэ того интыма нэт. И угощат надо, кого нэ лублу – долг гостэпрыимства, – он ханжески развел руками, словно самодержец, произносящий: «Закон выше меня!»

– «Гостэпрыимства»… Вам же Магомет запрещает употреблять!

– А я борюсь с рэлыгиознымы пэрэжыткам.

– Мне-то лапшу можешь не вешать! Имей в виду, я скоро не смогу тебя покрывать.

– Прошу прощения, – вклинился Боярский, – Султаныч, проводи товарища на Сундука, я спешу.

И, едва кивнув, улетел в своей дубленке, – высокая минута миновала, люк в чужую душу задраен. Жребий брошен. Но уж очень это похоже не на бунт, а на бегство. Грустно, по-серьезному грустно.

Только что это их с Моховым вместо джинсуры на замшу потянуло?

Сам-то он из последних сил держался за свитер и лыжную куртку, сколько Светка ни зудела, что ему нужен костюм и хорошее пальто.

Все здесь болтали горячо даже о пустяках, всех распирало от надежд и дарований, – он вновь вернулся под кровлю родного дома – студенческой общаги. Здесь все было по-прежнему – и плакат на стене с силуэтами двух обнюхивающихся кошек и призывом избегать случайных связей, и осовело-добродушный пьяница – Султанов (разговаривавший, кстати, без малейшего акцента), и влюбленные, держащиеся за руки с отсутствующим видом, и усатый басистый остряк, усвоивший манеру шутить сумрачно, чтобы он неохотно вставлял реплику, а все лежали от хохота, – но удавалась ему лишь первая часть программы. А бойких реплик ждали больше от похожей на китаяночку худенькой аспирантки в тельняшке, – и откуда только выкопала такой субтильный размер! Из-за присутствия этого очаровательного юнги комната напоминала кукольный кубрик. (И Галка, кажется, косила под юнгу…)

Все были одеты во что попало, только худой студсоветчик, оказавшийся культоргом, мрачно прислонился к вытертым обоям в скучном сером костюме – нет, рано еще забираться в этот гроб!

Олег плюхнулся на кровать рядом с раскосеньким юнгой, панцирная сетка швырнула их друг к другу – неплохо для первого знакомства. Легкость в мыслях была необыкновенная. Через минуту китаяночка, обессилев от хохота, висела на нем и кричала культоргу: