Александр Мелихов - Тризна

Не стал даже и пробовать собирать сдачу – выставлять себя дураком. Только невольно поглядывал на свой полтинник, еще не скатившийся в нутро крашеного ящика. Вместо Олега собирал сдачу алкаш, кругленький, словно мальчик-толстячок, только лиловые разводы румянца были иного свойства да пальто затерлось, как олеговские манжеты. Но пальцы были черные по-рабочему, как у того парня в растянутом свитере, – это сразу царапнуло по сердцу. Алкаш был из тех, кто старается свой вид компенсировать необыкновенной предупредительностью:

– Не опухкайте, пожалухта. Хпахибо, хпахибо, – у него не хватало двух передних зубов.

– Не опускал ничего, а сдачу собирает! – громко сказал разоблачающий женский голос.

– Как не опухкал – я опухкал.

Олег машинально прислушивался к перебранке в силу одного из обретенных в счетоводстве условных рефлексов, жертвой которого и пал парень в растянутом свитере: Олег выискивал хулиганство, чтобы его пресечь. Женщина верещала скандально, как торговка, алкаш жал на благородное недоумение.

– Вы ничего не опускали – я следила за вами с самого начала! Выходите из троллейбуса!

Алкаш (грозно):

– Мне выходить из троллейбуха?

– Да, вам.

Еще грознее:

– Ну хорошо! Я выйду!

Олега передернуло: чем бедняга утешается – сдается с грозным видом.

– Я опустил за него! Видите, мой полтинник! – настоящей уверенности в его голосе не было – одна петушистость.

– Поняли? – среагировал алкаш. – Вот, мой друг опухтил, а я хобираю, вот!

Стоявший перед Олегом статный брюнет в светлокоричневой дубленке, но без шапки насмешливо оглянулся на него, на миг они замерли и – изобразив радостное изумление – поспешно сунули друг другу руки и внезапно напряглись, сцепившись, будто мерялись силой, – троллейбус тормознул, и нужно было срочно образовать жесткую систему на четырех ногах.

Это был Боярский.

– Может, выйдем, поговорим?

Алкаш понял эти слова совершенно превратно и грозно предупредил Боярского:

– Вы к моему другу лучше не прихтавайте, точно говорю: не прихтавайте!

– Все в порядке, – улыбнулся ему Олег. – Будь здоров! Смотри, сдачу всю собери!

– Не бехпокойхя, хоберу!

– Ну и дружки у тебя, – усмехнулся Грузо (он снова вернулся к подбритым усикам) и докончил уже на тротуаре: – Занимаешься частной благотворительностью?

– Да нет, просто жалко стало. Ты видел, какие у него руки?

– А что? Пару раз за зубило подержался? Ты все изображаешь кающегося дворянина?

– А ты торгаша? Дубленкой обзавелся…

– Этот твой несчастненький – ты спроси, где его мать, где дети… Тебя твоя святая русская литература научила сострадать босым труженикам, хотя сегодня всех обуть раз плюнуть. Но твои пророки учили только сострадать, а не работать.

– Может, зайдем, обмоем встречу? – как раз проходили мимо шашлычной.

Официант – курчавый брюнет в золотых очках на орлином носу, на вид куда более ученый, чем Олег, и менее кавказец, чем Боярский, говорил, тем не менее, с сильным акцентом:

– Есть ба`стурма, ша`шлик – но куши́ть можно́о черэ`з соро́к ми́нут.

– А нам надо па`бистрее, да`рагой, – спокойно улыбнувшись, сказал Боярский, без церемоний осматривая брюнета с головы до ног.

– Ну, я попробую тогда, потороплю, – в неожиданном смущении брюнет даже растерял кавказский акцент.

Черт возьми, неужто и вправду уверенность может двигать горами, если иметь ее с горчичное зерно?

Боярский только пригубил, а Олег сразу засадил по старой памяти. Грузо, кажется, что-то почувствовал.

– Ты чего кислый – у Обломова ведь работаешь.

– Да, счетоводом.

– И что? Ты же все равно в большом деле участвуешь? Развиваешь русскую науку.

– Ты меня с Моховым не путаешь, Котинька?

– Может, и путаю. Как вас разберешь – одни меня в задницу в речфлот засовывают, другие тех, кто засовывает, боготворят… Там такое убожество, приращение функции через сумму модулей оценивают. Защищу диплом и в Америчку рвану. Погляжу на настоящую Аляску, на настоящий Юкон… На Массачусетский технологический институт. Поживу в отеле «Парамаунт» – не одному ж там Баранову ошиваться. А там в двух шагах Таймс-Сквер, перекресток мира, каждый день полмиллиона пипла… Виски, кока-кола – рекламы с десятиэтажный дом. Прошвырнусь по настоящему Броду… Помнишь гимн нашего детства? Ходят все по Броду и жуют чингам, и бара-бара-барают стильных дам.

Кот куражился, но в его ястребиных глазах цвета черной крови светилась и жажда сочувствия, и готовность презрительно отвергнуть это сочувствие.