Александр Мелихов - Тризна

Глубоко серьезное, словно осунувшееся лицо, трагически сниженный голос – все показывало, что это не пустые слова.

Олег почувствовал на своем лице некую интеллектуальную бесшабашность – это было лицо человека, способного переступить, иначе говоря – ничем не дорожащего. Когда они вышли на улицу, ему уже было ясно, кто он такой: он человек со слишком высокими критериями. Он и рад бы – да не может найти на свете ничего, что заслуживало бы его одобрения – в том числе, разумеется, и он сам. С высоты этих критериев даже сама История…

Олег разливался соловьем. Как бодрит сверканье пессимистических фейерверков, если есть кому ими любоваться!

Словно промытыми глазами он посмотрел вокруг себя, стараясь увидеть как можно больше интересного, – и тотчас увидел у подъезда пятиэтажного дома в стиле «модерн» скребки для ног в форме чугунных лир, вероятно, казавшихся дореволюционному декаденту с третьего этажа символом утилитарного искусства. Светящиеся снежинки бешено крутились под фонарем, как искры опрокинутого костра, между туч изредка проглядывала добела раскаленная луна.

Как тогда в тундре перед бураном…

Отвернувшись от ветра, они старались незаметно друг от друга вытирать мгновенно намокавшие носы. Сросшиеся брови, чайкой раскинувшиеся на лице Ларисы, – на улице она была без очков, – ужасно напоминали ему о чем-то, но он никак не мог вспомнить, чувствовал только радостную готовность идти навстречу ветру.

Ветер иногда словно с цепи срывался, лихорадочно перебирал пух на ее шапочке, обнимал ее лицо ее же волосами. Оглянувшись, он увидел у догонявшей их собаки прилизанный ветром неряшливый пробор на боку. Собака, взвившись на дыбы, ринулась на Ларису, Олег в радостной уверенности подставил ей локоть. Догнавший собачник ухватил пса за ошейник, извинился, – вежливый, еще не уподобившийся своему четвероногому другу.

– Видишь, Дом культуры? – она уже говорила ему «ты». – Здесь раньше был гастроном, а теперь перешли с телесной пищи на духовную.

– А очередь все стоит. Так храм оставленный – все храм…

Лариса с удовольствием засмеялась – новый экспонат не ударял лицом в грязь.

– Здесь сейчас идет выставка неофициальных художников. Заглянем?

– Заглянем. Я уважаю художественную самодеятельность, – как, оказывается, приятна снисходительность ни на что не претендующего к тем, кто чего-то добивается.

Действовала только одна половина гардероба, – в другой номерки блистали стройными рядами, словно медали на фантастически заслуженной груди. Выставка началась практически с вешалки – с ее бездействующей половины: у конца прилавка висела картина «Дан приказ ему на запад» – мазня здешней изостудии; остальные выпускники копировали передвижников – мелькали понурые мужицкие бороды, лапти, сизые босяцкие щиколотки, свиные купеческие рыла, нищие похороны под замызганным небом, в котором моталось растрепанное воронье…

– Удивительно, как долго не могли понять, что живопись – это не дидактика, – с сочувствием к их необразованности сказала Лариса.

– Да, мы больше не позволяем искусству портить нам аппетит.

В Ларисиных очках блеснуло недоумение, да он и сам не знал, вполне ли серьезно он говорит.

Публика на выставке передвигалась и разговаривала с осторожностью, опасаясь что-нибудь сморозить; свободнее всего себя чувствовали наиболее и наименее сведущие. Но и художники с маленькими табличками – именами – на лацканах тоже были сдержанно взволнованны и горды друг другом. Олег почувствовал смутную зависть, забыв, что человеческие дела ниже его критериев.

Из бородатых группок посвященных доносилось: «чувство холста», «мера наполнения холста», «пластическая организация холста», «чувство города» и «душа города»; наиболее агрессивные из непосвященных пытались потешаться.

– Искусство должно быть нам понятно, – гневались две тетки, по виду его коллеги, бухгалтерши.

– И квантовая механика обязана сделаться вам понятной? – визгливо возражал словно от злости высохший парень – все это по поводу совершенно традиционного натюрморта в духе «Бубнового валета», какие висят по всей стране от финских хладных скал до пламенной Колхиды. Наверняка в Русском музее тетки и не вспомнили бы, что искусство им что-то должно. Но и сам Олег тоже плохо понимал, в результате каких душевных мук может появиться на свет белый круг на синем фоне. А что искусство должно являться на свет в результате душевных мук, – это была аксиома.