Александр Мелихов - Тризна

Зато при взгляде на безглазое величие Обломова за его императорским столом Олег внезапно узнал все эти симптомы: стесненное дыхание, внезапную немоту, сердцебиение, – да, он был влюблен в Обломова!

А Обломов (Олег замлел от счастья) с первого же слова узнал его по голосу.

– Хотите заниматься проблемой Легара? Можно, почему нет, большому кораблю… Но вообще-то русской науке свойственно держаться поближе к практическим нуждам. Управление предприятием – давно пора это дело поставить на научную основу. Вы согласны, Олег Матвеевич?

Скучнейшее в мире слово «предприятие» всегда выпускало из него дух, но сейчас Олег готов был пойти хоть в счетоводы, только бы Обломов сменил официальное «вы» на отеческое «ты».

– Согласен, Владимир Игнатьевич, – преданно отрапортовал он.

– Вот и договорились. Вот тебе, Филипп Филиппович, и помощник – он парень умный, поворотливый… Для начала вы должны наладить управление нашим собственным предприятием. Не обессудь, Олег Матвеевич, больше ста десяти рублей выбить для тебя пока не удалось.

– Да ну что вы, какая разница… – от смущения Олег, уже выйдя из кабинета, все еще шевелил губами, повторяя про себя на разные голоса: «какая разница» – все выбирал, как лучше.

А в груди радостно стукнуло: Светка-то как обрадуется!

– Сидеть будешь в абортарии, – не удержав радостного фырканья, отвлек его Филя. – С приближенными к телу.

– ?..

– Я эту комнату так называю: они там все от Обломова аборты делали, – чудовищное кощунство отключило у Олега и слух, и память, прежде чем стоявшее перед ним человекообразное существо успело изблевать свою мерзость; существо, однако, продолжало разливаться прорвавшейся канализацией. – Они все у него перебывали в читательницах и писательницах: он с ними запирался в кабинете, и они ему чего-нибудь читали или он им диктовал. А ты видел, какой там у него диван? Сделает пузо одной и берет другую. А потом и ту отправляет в абортарий. Сидят там три девчонки на вечорке, все с красными дипломами, с аспирантурами – и получают по сто сорок колов. – Филя залился детски счастливым смехом. – А другие и троечки хватали, и по филармониям не выставлялись – а вот уже и кандидаты, и старшие научные.

Такое безграничное почтение к своей должности, которую Филя считал вернейшим доказательством справедливости мироздания, можно было ожидать найти разве что среди римских пап и средневековых королей. Филя представлялся себе самородком примерно с Ломоносова и очень любил поражать несоответствием своего нынешнего великолепия и того, что когда-то хаживал босиком и, случалось, отгонял корову в стадо.

– Что такое коник ? – куражился он в добром расположении духа. – А голбец ? А пуня ? Не знаете? А мы с Владимиром Игнатьевичем знаем!

Эх вы, горожане-худосочники, то ли дело, мол, мы – нутряные-земляные, исконные-посконные!

– Любуйтесь – наш новый счетовод ( счетовод, как подслушал… ), – представил он Олега… Мохову: оказалось, Крестьянского Сына тоже подсадили в абортарий.

Этот бастион мужицкого достоинства все-таки не устоял перед соблазнами богемности – отстегнул от побелки и купороса замшевый пиджак, довольно нелепо обтягивающий его мосластую сутулость.

– И еще Инка-Регинка, да Людмилка напридачу, – прибавил Филя.

Филя завалил Олега скоросшивателями, ведомостями, перечнями, словами типа «смета», «калькуляция», «накладные расходы», точный смысл ни одного из которых не был Олегу известен. Но Филя либо нарочно не давал разъяснений, либо не представлял, чтобы кто-то мог не знать таких простых вещей. Олег перестал что-либо понимать уже на первой минуте и следил лишь за тем, чтобы не выдать своего отчаяния от собственной бестолковости и униженности: вот во что, оказывается, ценят его дарования! Счетовод…

Одно дело принять любое дело из рук Обломова, и совсем другое – сделаться шестеркой при Филе, когда Обломов, кажется, навеки скрылся за облаками. Куда вместе с ним вознеслась и Галка – теперь именно она служила при нем читательницей-писательницей, и Олег изо всех сил старался не попадаться ей на глаза, а изредка попавшись, кивал, не поднимая глаз – уж очень жалким он, должно быть, выглядел, особенно в сравнении с великим человеком, которого она нынче имеет счастье ежедневно лицезреть (помыслы об обломовском диване он даже и не гнал – такая гадость просто не умещалась в его воображении, а чего не вообразишь, того и не прочувствуешь).