Александр Мелихов - Тризна

Это было тоже по-мужски – благодушно снизойти к женской прихоти. Впервые в жизни посетить мебельный магазин также оказалось небезынтересным, – там с умилительным простодушием пытались воспроизвести обстановку шикарных квартир при помощи гарнитуров и взъерошенных манекенов, принимающих исключительно естественные позы – прямо как перед фотографом; на столах были непринужденно расставлены чашки и вазы с трогательными этикетками «7 р. 73 к.» и «4 р. 36 к.». Олег прочитывал цены – семь тысяч, восемь тысяч – и от души сочувствовал людям, вынужденным выкладывать этакие деньжищи. Как было приятно за себя, когда диван, переходивший в его собственность, оказался в сто раз дешевле!

Правда, впоследствии оказалось также, что Светкин брат вздумал в нетрезвом виде прокатиться по Черной Африке на велосипеде, влетел в канаву и угодил в местную больницу с расквашенной физиономией. Чтобы не поднимать шум, начальство согласилось принять версию, что он очутился в канаве, спасая выскочившего на дорогу чернокожего мальчика, после чего спасителя под благовидным предлогом отправили домой, и Олег от широты души подарил диван его семейству, – отправляться в белый свет с диваном на горбу было как-то не того.

Впрочем, диван был не слишком тяжелым, – Олег прямо у мебельного, поставив на торец, взвалил диван на спину (ушиб уже почти не болел) и потащил домой, довольный изумлением продавщиц. С диваном же скатился по подмерзшей за ночь ледяной дорожке. Прохожая старушка всплеснула руками и перекрестилась при виде такой сюрреалистической сцены.

В том сезоне он проявил себя настоящим мужчиной в последний раз. Светка, правда, смотрела на него с таким умилением, словно он был маленьким мальчиком, вроде Костика.

– Ты такой красавчик, у меня прямо слезы наворачиваются!

Она ведь снаружи довольно крупная – плечи, бедра, кисти рук, – русская красавица, так сказать, – а внутри просто-таки маленькая девочка, не то что Галка…

Но ведь только рядом с маленькой девочкой и можно себя почувствовать настоящим мужчиной. Да еще немножко и красавчиком, хоть это уже и полная чепуха.

Зато в «Интеграле» Олег сразу понял, что здесь он всего-навсего шестерка, которую можно одобрительно хлопнуть по спине, а неодобрительно, так и пониже. И сделать это может даже Филипп Филиппович Филипп – понадобилось два поколения остряков, чтобы вывести такое сочетание. Филипп Филиппович Филипп – Филя, как его зовут за глаза – неофициальный начальник Олега по канцелярским делам. По дороге на службу – и как же внезапно гордая преддипломная практика превратилась именно что в службу… – Олег, как нарочно, встретил однокурсника, и тот спросил не без зависти: «Работаешь у Обломова?» И прибавил мрачно: «А я сыграл в почтовый ящик… Дубари такие кругом!» – считалось хорошим тоном ужасаться тупости коллег, не имеющих за плечами столь же престижного учебного заведения. В вестибюле Олег долго с наслаждением читал в стенной газете о проблемах, стоящих перед «Интегралом»: где только не ждали их с Обломовым поддержки – воздухоплавание, энергетика, экономика… Пульс Истории бился в этих машинописных строчках.

Но этот пульс немедленно заглушил Филя, с которым они дожидались в приемной Обломова.

– Цвета детской неожиданности, – определил Филя вельветовую, как бы польскую, куртку Олега, перешитую Светланой из давнишней вельветки ее старшего брата. Когда Филя поворачивался пощупать куртку, стул его скрипнул самым неприличным образом. Филя посидел, поерзал и громко объявил, ни к кому не обращаясь:

– Это стул.

– Ничего, ничего, – успокоительно замахала руками немолодая секретарша, боготворившая Обломова и даже – отраженно – его посетителей за то, что Обломов до них снисходит.

Зато Олега, наоборот, поражало, что Обломов поручил Филе целое направление – колхозному кучеру. Филя, однако, был кандидатом экономических наук и старшим научным сотрудником. Свою небольшую лысинку он залихватски носил несколько набекрень, словно тюбетейку; тугое лицо его – как будто продавили пальцем натянутую резиновую пленку, и вышел нос. Неужто и Филя причастен к Истории?

В обломовский кабинет Филя подпихивал Олега перед собой кулаком в поясницу: «Давай, давай!» – он не выносил, когда что-то делалось по доброй воле. Обломов сидел под каким-то раскидистым экзотическим растением, естественно переходившим в деревья за стеклом, которые поэтому казались джунглями. Тем более что на столе, отвесив перламутровую нижнюю губу, лежала тропическая раковина. После этого посещения поэзия надолго отлетела из мира – вещи стали видеться в их самом скучном, обыденном значении.